Сережская драма

Прозаик Юрий Бондарев писал: "Быть историчным - это быть современным". Верно. Замалчивание роковых страниц былого - губительно. А вдруг возвратятся?!

Сподвигло меня к написанию материала изложение в Енисейском энциклопедическом словаре (Красноярск, "Русская энциклопедия", 1998) трагедии, начавшейся 2 ноября 1920 года в селе Сереж Ачинского уезда Енисейской губернии.

Там, на странице 555, в статье П. Г. Шунькова "Сережское восстание" описано событие сугубо по-советски: деревенские кулаки-бандиты расправились с активистами. А вот коммунисты Ачинского уезда повели наступление на Сереж, понеся большие потери. И далее - "Красной армии при поддержке артиллерии удалось выбить банду из Сережа..."

Закрыла словарный том. Попыталась что либо найти в архиве советской истории, но, увы, ничего не отыскала. Видимо, до сих пор существует "гриф секретности..."

Но люди помнят.

...Ноябрь в Сибири - месяц зимний, непредсказуемый, вот и не мог он остудить лихие головы: случались бунты, беды. И эпицентром драмы оказался Сереж. Началось массовое восстание крестьян, не согласных с навязанной им властью.

А когда же загубили помазанника Божьего Николая II с семьей, посягнули на Господние храмы, надругались над устоями, верой прадедов, отцов, затеяли грабительские налоги, начали мобилизацию в чуждую для народа Красную армию, оцепенение жителей прошло. Спохватились они и встали на защиту своих земель, родных, вековых традиций.

И в котёл бунта попало старинное селение Сереж, одноименного названия со степной речкой, на берегу которой расположено. Участницей смертоносного события стала и десятилетняя девочка Глаша вместе с матерью, братом и сестрой. Позже она поведала кровавую историю сыну, близким, а когда я вышла замуж за Анатолия, то он дал мне почитать записи теперь уже моей свекрови.

Появилась Глаша на свет в богатой, состоятельной православной семье Безверховых в 1910 году. Знала весёлые, светлые времена. Отец Никита был человеком почитаемым, владел тремя кузницами. Знал художественную ковку, сам придумывал детали, зарисовывал и отдавал кузнецам.

Какие только изделия ни готовили: решётки для каминов, витиеватые насадки для печных труб, кресты и оградки на погосты, изгороди, ворота для храмов и усадеб... И шли гружёные повозки в Новониколаевск, Ачинск, Красноярск, Минусинск, Енисейск... Трудом сельчане жили и достатком.

Но что же зловещего случилось с русским поселением? О своей жизни в родительском доме, по просьбе сына Анатолия, Глафира написала в 4-х школьных тетрадях в больнице, незадолго до смерти. О страшных же днях поведала устно, боялась за своих потомков.

Вот некоторые фрагменты из дневника Глафиры Никитичны.

"Мне было пять лет, и я хорошо помню тот день моего рождения. Просыпаюсь от сладкого предчувствия праздника. Потрескивает русская печь, в избе пахнет стряпней, а я в голубеньком шёлковом платьице с большим бантом и лентами в косах бегаю по комнате.

Вечером пришли гости. Горела большая лампа. Взрослые выпили по рюмочке за моё здоровье. Все меня целовали. Крестный подарил на платье, а крестная - куклу.

Папа завёл граммофон. А потом дядя Кузя с гармошкой пришёл. Гости встали в круг, а меня поставили на середину. Пели: "Каравай-каравай, кого хочешь выбирай!" Я выбрала бородатого дядьку. Им оказался учитель".

Далее она поясняет: "На весь Сереж был у нас единственный граммофон - несказанная по тем временам роскошь. Летом мы часто выставляли его на подоконник, открывали окно и заводили пластинки, подходил народ, слушал, дивился".

Описывает она труд деревенский - беление холста, покосы, где ребятишки тоже взрослым помогали и, конечно, праздники: Рождество, Пасху, Троицу:

"Для нас, детей тогда было много забав. Почти у каждого дома стояли качели. Их даже в горницах устанавливали. Большим затейником был поп - отец Фёдор. Он дружил с моими родителями и часто бывал у нас дома. Иногда смешно шутил: "Вот кончится пост, тогда и объедохомся, обпивохомся..."

Мы все, люди деревни, любили батюшку, вместе с ним и его тремя детьми соорудили снежную горку, украшали её бока ёлочками, расчищали лёд на речке под каток, и дети мастерили деревянные коньки".

Словно добрая страница тамошнего бытия перелистана. А всё кончилось с гражданской смутой.

"По деревне потянулись отступающие части армии Колчака. Запахло солдатским потом, заголосили в избах бабы, пополз по дворам тиф. Солдаты, усталые, оборванные, голодные, расположились на постой, а уходя, оставляли загнанных больных лошадей. Сережцы их лечили, давали коней справных и здоровых, делились съестными припасами, молились за них. Со страхом ожидали прихода красных. Старушки усердно крестились, предвещая нашествие антихриста. И они пришли".

До этого появился в их местах, по-видимому, "разведчик-агитатор". Бегал неопрятный мужичонка по улицам: черноокий, горластый. Проживали там в основном русские , украинцы, белорусы - чужаков не видели, да и пьяницы не водились.

Сказывали: мол, крикун на окраине у вдовы Фроси угол снимал. Слух ходил, что прибыл сюда из железнодорожных красноярских мастерских. Случалось, орал: "Мироеды, шкуродеры, по добру, по здорову добровольно везите в Ачинск провизию на своих повозах для помощи пролетариату". И добавлял: "Окопались тут, как сытые бобры, жируете, а три года как революция настала, подмоги от вас, куркулей, нет, закрома набили, скот расплодили, мошну накопили".

Первым такие речи не стерпел столяр по прозвищу Ганя-пыльный: подловил сморчка, выволок за шиворот на дорогу, помутузил и макнул в "мины" - коровьи лепешки. Угомонил незнакомца с ядовитыми речами. А тот грозился карой революционной и потихоньку улизнул восвояси.

"Красных мужики встретили с арсеналом: достали берданки, обрезы, молоты, вилы, топоры. И Никита Безверхов не остался в тени: правду со всеми отправился, за околицу, добывать. Заухала артиллерия, на плохо вооружённых сельчан красные пошли с пулемётами!... Семейство Безверховых, как и многие, схоронилось в подполье, более пяти суток там находились. И уже почти на всех улицах Сережа шла бойня...

Священник Фёдор с немощными прихожанами коленнопреклоненно молился в храме Покрова пресвятой Богородицы, построенном в 1858 году. Просили, чтобы накрыла страждующих своим божественным платком - покровом. Но не слышны, видимо, были из-за грохочущих орудий человеческие мольбы..."

Выглянула Глаша на улицу, а там люди раненные, убитые в крови и стонах лежали, многие - мирные поселенцы, дергались в предсмертных судорогах. И жалобно ржали, с алой пеной на губах, лошади. Из-за дыма и гари соседских домов не было видно...

Бои продолжались и на опушке леса, на погосте, снося памятники, взрывая могильные холмики. Вскоре победители стали шнырять по избам, изгаляться над выжившими домочадцами, прикуривая от лампад, стреляя в святые иконы...

И пошла лютая чертовщина гулять по Сережу. Под стрехой дома Безверховых укрепили красный флаг. И отправились "дьяволята"-комсомольцы громить святую церковь.

Батюшку Фёдора вместе с супругой и детьми утопили в проруби. А когда их вели на казнь, сельчане, кто оказался вблизи, стояли в снегу на коленях, молили молодых разбойников "помиловать священника". Те скверно ругались, "бесы прыгали в их глазах".

А отец Фёдор осенил людей крестом, и, прощаясь, сказал: "Они не ведают, что творят, Господи, образумь заблудших, а я и на том свете буду молиться за них."

У попадьи и деток, сказывали, крупные слезинки, словно жемчуга, скатывались по окровавленной одежде. До этого семья была жестоко избита. Но они потихоньку пели прощальные псалмы "Со святыми упокой..."

Когда же убрали с улиц убиенных, Глаша увидела на снегу пятна, похожие на большие красные маки...

Заболела сердцем мать после подполья, тут же слегла и вскоре умерла, а за ней - подраненный отец, ненадолго пережил её. Трое детей остались сиротками, как и многие их земляки. Пошли в услужение к людям.

Глаша мечтала выучиться на модистку, старший брат Михаил - стать художником, младшая Верочка хотела быть сестрой милосердия. Мечты не осуществились...

В Ачинске Глафира нанялась в няньки, работала от темна до темна. В Сереж вернулась через несколько лет, чтобы повидать родственников.

"Заплакала я, - писала больная женщина в больничной палате, - трудно было узнать милую, добрую деревню моего ласкового детства..."

Позже нанялась стряпухой на прииск в Саралу. Там повстречала статного парня Михаила. Он оказался таким же бесприютным, как и она. Поженились. Переехали в Красноярск. У Глафиры Никитичны Ануфриевой один за другим умерли два младенца-мальчика, выжил следующий - Толя, была ещё младшенькая девочка, тоже мало прожила.

Детей Глафира не крестила, боялась за них, помня, как когда-то расправились с их иконами, а разнесли по домам сережцев портреты Карла Маркса. Правда, махонькую иконку Богородицы Безверховы прятали за ликом неизвестного бородатого дядьки.

Глашин муж был умелым речником, капитаном, а перед войной - старшим шкипером красноярского дебаркадера (пристани). Речного вокзала тогда ещё не было. Он погиб в 1942 году подо Ржевом.

Вдова его всю жизнь страдала пороком сердца, приобретённым во время детства и тех страшных событий. Умерла в 56 лет в день своего рождения, накануне Дня Победы, оплакивая милый отчий край и любимого Михаила...

В Енисейском энциклопедическом словаре всё гладенько изложено, может, и затесалась в событие какая-то группировка, названная автором бандой, но это как под копирку: белые - враги, красные - герои.

Им до сих пор стоят памятники. Однако хочется достоверности, правды.

Один учёный-историк сказал: "Мы двигаемся в будущее, изучая прошлое".

Давно пора!

Вероника АНУФРИЕВА,

член Союза писателей России.

Красноярск.