ТЕМА:

ТЕМА:

Сибири - высокую культуру!

767 03:15, сегодня

Бабы ахают: "Ишо давай, ишо". До чего же, бляха-муха, хорошо...

Когда откроете титул книги Михаила Письменного, не удивляйтесь его хулиганским строкам. Называет он себя не Михаил, а Мишико.

Под названием книги сразу три занозины: стихочтиво, репортаж с границы века. Человек в возрасте, шестьдесят четыре года всё-таки. Но в Интернете, или, как он сам пишет, в соцсетях,-- дядюшко Мишико. И себя представляет во вступительной статье, как это мы все делали в семнадцать-восемнадцать лет.

В захолустье сельский клуб,

у печи

он ладонью воздух рубит,

как десантник кирпичи.

Бабы ахают: "Ишо давай, ишо".

До чего же, бляха-муха, хорошо.

Лет пятьдесят назад, сразу после армии, на день работника сельского хозяйства, я читал в Татьяновке со сцены клуба, у печи-голландки, короткие заметки об ударниках труда. И молодые девки хлопали, и старухи: молодец! Миша словно всё это видел. Вот и создал образ сельской жизни.

Она засмеялась,

совсем не по-детски,

И, словно одежду,

сорвав с меня робость,

ударил в скалу океан.

О, как ты свежа,

как зла и как жарко с тобою,

Как близко твоё

загорелое тело,

Всё в мире застыло, Марина.

Божественные строчки. Так коротко и так захватывающе о любви. Вряд ли ещё кто-то так сможет, кроме Мишико.

Не дождавшись звонка,

бабье лето растаяло.

Преждевременно город

поседел в октябре,

Тонкий лёд на пруду,

будто стёклышко вставлено

На старинные "ПавелЪ Буре".

Чтобы увлечься Мишиными стихами, нужно иметь тёплое сердце, ранимую душу и любовь к философии. И ещё нужно понимать и любить людей. Дано не каждому, потому что даётся Богом и только им избранным.

Письменного Небо опустило на зелёную землю и сказало: пиши. Где-то он подзаплутал на дорогах творчества. Увлёкся восторгами, созерцанием, ворчанием. Всё гудело и плясало в голове, а листы бумаги оставались чистыми. Вроде как шёл, шёл ты по тонкому льду и на середине пути понял: назад не вернуться, а впереди, может, ещё хуже.

И хорошо, что эта книга выходит, хоть и на шестьдесят четвёртом году жизни автора, но в шестьдесят четыре должно быть шестьдесят девять книг. Самый главный цензор у всех нас -- время. Оно с каждым годом будет что-то отбрасывать из написанного. Посчитает, что это серые мысли и серенькие слова. Тут диалектика вечности, так непонятная большинству людей, но философию нужно постоянно учиться понимать, всю жизнь.

Заплутала ты в каменных дебрях,

По наитию, словно дикарь.

Отыщу тебя вновь, отогрею,

Как бы не был морозен декабрь.

Вдаль по снегу, к безлюдному небу,

Молчаливую уведу.

Чтобы снова вернуться на землю,

Покачав на ладони звезду.

Разделю с тобой волю и ужин.

Будет ночка безбожно гадать,

Тени тихо сольются под музыку,

Ты чуть слышно шепнёшь:

"Пощади".

Миша, Миша. Мне не тебя жаль. Вольному воля. Сколько написал, столько и написал. Но, как говорил о нашей жизни протопоп Аввакум: все исше, яко цвет. Хоть сто лет живи, года всё равно мелькнут короче искорки, и в тысячу раз короче, чем проживёт эта искра.

Ты пришёл с большими надеждами, но так мало чего от них осталось людям. Мы ещё можем разделить за писательским столом с тобой ужин. Послушаем твои стихи, помолчим, опять стихи.

Твои любимые женщины состарятся или уже зацвели морщинами, дряблыми губами и большей частью уже ушли в никуда. А стихов твоих о них мало. Ой, мало. И жизнь наша под старость лет сама по себе притормаживает посредине реки с тонким-тонким льдом. Назад нам не повернуть, а вперёд идти ещё опасней, чем вернуться. Не то здоровье. Хоть плачь.

Спасибо тебе хотя бы за эту книгу. Нам для удовольствия чтения, и главное -- никак теперь не оттолкнуться от приклеившегося в мозги вопроса: зачем жили? Что успели?

А тебе эта книга важна для отчёта у Бога. Потом, когда он позовёт для этого с отчёта. Как говорил наш общий знакомый Вячеслав Назаров: а жизнь короче спички. Так что пиши и как можно больше.

Красноярск.