ТЕМА:

ТЕМА:

Глас народа

416 25.07.2024 22:42

Стихи в конверте: "И род наш русский не зачахнет"

Здравствуйте, уважаемый Владимир Евгеньевич! Говоря спортивным языком, мы находимся в разных весовых категориях. Вы - главный редактор моей любимой газеты "Красноярский рабочий", а я - малообразованный хранитель "домашней летописи" с позывным "Карлуша". 

Мне понравились слова, сказанные чукчами: "Лови своё счастье, за хвостик хватай, На Бога надейся, а сам не плошай". Д и вообще мне нравятся чукчи: рыбаки и оленеводы, хранители вековых традиций аборигенов Крайнего Севера. 

Я тоже абориген своего Красноярского края, но в силу возраста можно сказать, что уже не живу, а доживаю, и таких загнанных лошадей не лечат. Из своего далёкого прошлого что-то припоминаю, что-то забываю. Об этом и пойдёт речь.

Я забыл...

Походя, со скрипом и со стуком,

Развращённый городским уютом

Я совсем забыл, как вечерами

Печь топил сосновыми дровами.

Как гудело, полыхало пламя,

А на кухне колдовала мама.

С дров коринки липли мне на брюки

И смолою долго пахли руки.

Я забыл, как в нашем огороде

Блиндажи устраивал в сугробе.

Как за мною вслед тянулись в сени

Яблоня и два куста сирени.

Я забыл, как дружным спетым хором

Лопухи топтались под забором.

Как я бегал с вёдрами на речку,

А петух кричал мне "кукаречку".

Я забыл с разводами рубашки

И казацкий чуб из-под фуражки.

Как с соседом Колькой корешился:

Ссорился и дрался, и мирился.

В нашей расхристосанной округе

Через раз шли недруги и други.

Все они в лицо друг друга знали

И обид тяжёлых не прощали.

Выпив сотню граммов на дорожку,

Сапоги натягивал в гармошку

И, позвав того же друга Кольку,

Шёл на танцы бацать фокс и "польку".

Я забыл, как дамский вальс играли,

Как девчонки глазками стреляли.

А мы с Колькой таяли и млели,

Не уроды ж были, в самом деле.

Я забыл, что было долгом чести

Отнестись к девчонке, как к невесте.

И на зависть недругу лихому

Самолично проводить до дому.

А жила та птичка-невеличка

Где-нибудь у чёрта на куличках.

Топай и рассчитывай при этом

Встретиться с ножом или кастетом.

И такое запросто случалось,

И чужим, и нашим доставалось.

И носились платой за обиды

Синяки, порезы и ушибы.

Где теперь те милые девчата,

Где друзья и недруги-ребята?

Я забыл за далью расстояний

Радость встреч и горечь расставаний.

И ржавеет пушка без лафета,

Без колёс валяется карета.

День прошёл, и солнце закатилось,

Отцвела сирень, и всё забылось

О далёком

Лишь в природе отшумела битва,

Помню, где-то в мае, по весне,

Я ножом, заточенным, как бритва,

Припечатал сердце на сосне.

Ты смотрела на меня с любовью.

И, сказав, что я навеки твой,

Сердце, истекающее кровью,

Я пронзил для верности стрелой.

А на ветках солнышко качалось,

И в него мы были влюблены.

Молодая зелень улыбалась,

И мы сами были зелены.

Я не знал, и ты тогда не знала,

Что друг друга потеряем след.

Ведь кукушка нам накуковала

На двоих не меньше сотни лет.

Сколь раз гроза здесь прогремела,

Сколько раз сердилась здесь метель?

Повзрослела ты и улетела,

И живёшь за тридевять земель.

Может быть, заглянешь ненароком

По дороге с юга иль на юг.

И тогда мы вспомним о далёком,

Вспомним всех друзей и всех подруг.

Только ты и адреса не знаешь,

Всё давно смешал водоворот.

И меня, конечно, не узнаешь:

Ты не та, и я уже не тот.

Лишь сосна всё так же зеленеет,

Шелестит ветвями над ручьём.

Да от старой раны шрам белеет,

Что когда-то я нанёс ножом.

Ничего не скажет и не спросит:

Что с тобой и что теперь со мной?

И в глубокой тайне сердце носит,

Сердце с перекрещенной стрелой.

Апрель 1982 года.

О речке Базаихе

и о таёжном житье-бытье на 30-м километре этой речки от её устья

Раскрыл тетрадь, и, как в натуре,

Я вижу то, о чём пишу.

Всё испытал на личной шкуре

И против правды не грешу.

Тайга! Без края и начала

На сотни вёрст - стена стеной.

Я побродил по ней немало

С ружьишком старым за спиной.

Встречал рассвет у перевала,

А в жаркий полдень у ручья

Меня глотала, накрывала

Волна таёжного дурья.

По чуть приметным узким тропам

В такие дебри заползал,

Что будь там леший ненароком -

И леший ногу бы сломал.

В чащобе дикий зверь таится,

В чащобе мрак средь бела дня.

Когда захочешь застрелиться,

В проводники возьми меня.

Я заведу напропалую

Под комариный перепляс

Туда, где раки не зимуют

И где Макар телят не пас.

Я был, конечно, не охотник,

Пушных зверей не промышлял.

Я - божей милости работник,

По горной речке лес справлял.

Далёкой юности отрада,

Любовь к тебе не умерла.

Кому-то - водная преграда,

Ты мне - кормилицей была.

Над речкой той неугомонной,

Взобравшись на откос крутой,

Архитектуры очень скромной

Стоял наш теремок лесной.

Нас было пятеро "отлётов",

А если проще назови:

Пять бесшабашных обормотов

С бродяжьей жилкою в крови.

Мы арсеналишки имели:

На пять амбалов - шесть стволов.

И если б только захотели,

То наломать могли бы дров.

В трёх километрах на опушке,

Что твой китайский мандарин,

Жил-поживал лесник в избушке,

При нём - жена и карабин.

Я говорю и отвечаю

За всё, что здесь наговорил.

Какой лесник он был - не знаю,

Но забулдыгой добрым был.

Ох, дядя Паша, дядя Паша!

С ним был всегда и смех и грех.

"Закуска наша, бражка ваша,

А песни общие для всех".

Он приходил всегда в субботу

На наш зелёный огонёк.

В субботу кончили работу,

В субботу кости на полок.

Как рубль новый после бани,

Как будто снова начал жить.

А после бани все славяне

Не прочь "стаканчик пропустить".

А где стаканчик, там и банка,

И дядя Паша-удалец

Кричит: "Братва, пошла гулянка,

Кроши последний огурец".

Наш бригадир - мудрец Данила:

Он в жизни много повидал.

Он был, конечно, заводила,

Он нам частушки выдавал.

"Мы не пашем, мы не сеем

Мы шагаем Енисеем.

На семнадцатой версте

Спали в снеге, как в шерсте".

Он мужичок был компанейский,

Легко играл на бересте.

Чалдон из верхнеенисейских,

Весь в рыжей шерсти, как в шерсте.

А дядя Паша - или в горе,

А может, просто обалдел -

Вдруг запевал о синем море,

Где он в походах поседел.

С рыданьем пел про кочегара:

"Шуруй котлы, хоть угори!"

А те котлы не держат пара,

А пара нет - тогда умри.

Луна над речкою повисла,

Ночь колдовала за окном.

У нас - веселье коромыслом

И половицы ходуном.

А поутру, в дугу сгибаясь,

Мурлыча в нос: "Шумел ковыль..."

Шёл дядя Паша, опираясь

На карабин, как на костыль.

Промчались годы молодые,

В потоки рек слились ручьи.

Где вы, денёчки золотые,

Где вы, товарищи мои?

Всё зарастает понемногу,

Кого-то нет, чего-то жаль.

И, помня старую дорогу,

Куда-то сердце тянет вдаль.

Но ничему уже не сбыться,

Нам не собраться за столом.

Давно забытое пылится

Ружьё со сломанным курком.

Март 1982 года.

О Ленинграде

Моя страна - одна шестая

Всей обитаемой Земли.

Живёт и здравствует родная,

Трудом богатства умножая,

Чтоб сказки былью поросли.

В её просторах бесконечных -

Просторах двух материков -

Горят огни не скоротечных,

А, как Земля, таких же вечных

Больших и малых городов.

Но этот город всех дороже,

Он в сердце - тяжестью свинца.

И в ясный день, и в непогожий,

На все другие непохожий,

Мне дорог памятью отца.

Напоминает мне о дяде,

Ему меня не пережить.

Он молодым погиб в блокаде.

Я говорю о Ленинграде -

О нём нельзя не говорить.

И чтоб в веках не позабылась,

Осталась боль та навсегда,

Когда под город подкатилась

И не ушла, остановилась

Лихая чёрная беда.

Здесь показала вражья сила

Звериный, страшный свой оскал.

С такою злобой всё крушила,

Что даже гуннов вождь Аттила

Такого варварства не знал.

Тогда земля была здесь адом,

На ней господствовал металл.

И где-то здесь, быть может, рядом,

В сырых лесах под Ленинградом

Отец мой намертво стоял.

Горел в огне, тонул в болоте,

Полз по-пластунски на снегу.

Он воевал в стрелковой роте,

А ей-то, матушке пехоте,

Всегда стоять лицом к врагу.

А за спиной блокадный город

С надеждой взоры обращал.

Там та же смерть, и тот же холод,

Но во сто крат страшнее - голод

Ряды защитников терзал.

Там люди молча умирали,

По краю пропасти скользя.

Там все прекрасно понимали,

И если к бомбам привыкали,

Привыкнуть к голоду нельзя.

И далека ещё победа,

Войне ещё греметь, пылать.

И снова ждать смертей от неба,

И на одну осьмушку хлеба

И выживать, и воевать.

И ты - сегодняшний, живущий

Пускай не в неге, но в тепле,

И без забот за день грядущий,

Поймёшь ли ты, что хлеб насущный -

Основа жизни на Земле.

Ты с головою обнажённой

Пройди в святой Мемориал.

Там, под землёю опалённой,

Обильно кровью орошённой

Погребены и стар, и мал.

Там все равны, там все - солдаты,

Все породнённые судьбой.

На скорбных плитах снег косматый,

И нет имён, лишь росчерк даты:

Сорок второй, сорок второй...

Был каждый жить и жить достоин,

Но каждый не прожил своё.

Там трусов нет, там все - герои,

Пред ними меркнет подвиг Трои

И всё, что было до неё.

И всё, что видела планета

Во все эпохи и года.

И до скончанья бела света

Второго города, как этот,

Уже не будет никогда.

Кошмар блокадный долго длился,

Был город заживо распят.

Другой бы, может, и смирился,

Врагу на милость покорился,

Но Ленинград - есть Ленинград!

Откуда только брали силы,

Когда они пришли к нулю?

Но шар земной ошеломили

И невозможное свершили:

Сорвали с города петлю.

И пусть потомок дальний ахнет,

Но всё же должен он понять,

Что род наш русский не зачахнет.

Где русский дух, где Русью пахнет,

Там чужеземцу не бывать.

Руси стоять, она нетленна,

Она бессмертна, наконец.

Героев память незабвенна,

И я горжусь, горжусь безмерно,

Что среди них был мой отец.

Январь 1984 года.

P. S. Дядя Михаил - младший брат моего отца, моряк Балтийского флота. Погиб вместе с подводной лодкой.

Мемориал - на Пискарёвском кладбище, где в братских могилах лежат сотни тысяч погибших и умерших ленинградцев.

О том, о сём и ни о чём

Снег идёт! Снег идёт!

Где-то в городе выбелил крыши.

И на грешную землю

Пушистая скатерть легла...

И кричи, не кричи,

Всё равно здесь никто не услышит.

Только чёрные скалы,

Да ветер, да белая мгла.

Закружило меня,

Замело в этом омуте снежном.

Запуржило кругом, поминай

Хоть чертей, хоть богов.

Я остался один

В океане ночном и безбрежном.

И не светит луна,

И не видно огней маяков.

Хоть оно не дано,

Я согласен пройти всё сначала.

Я согласен пройти

По своим, чуть приметным, следам.

Уж тогда я бы знал:

Где, когда, у какого причала

Мне сойти с корабля

И прибиться к родным берегам.

Я бы вам рассказал,

Что бродяга я в общем и целом.

Но любили меня,

Беззаветную верность храня.

Я бы вам рассказал,

Как любимая в платьице белом

Из далёких морей

Ожидала бродягу - меня.

Февраль 1982 года.

Красноярск.