Пока мы верим и любим, мы непобедимы!

Праздник женщин возник весной не случайно. В стародавние времена трудовой люд работал по 16 и более часов в день. Мужчины лишь в конце 19-го века добились для себя 10 часового рабочего дня. А 8 марта 1857 года в Нью-Йорке работницы фабрик по выпуску одежды и текстиля организовали акцию протеста против тяжёлых условий труда и потребовали для женщин не более 10 часов работы в день.

В 1910 году в Копенгагене на Международной конференции женщин-социалисток Клара Цеткин призвала сделать 8 марта Международным женским днём и бороться за равноправие с мужчинами. В нашей стране впервые Международный женский день отметили в Петербурге в 1913 году. С первых лет Советской власти он стал в нашей стране государственным праздником, а с 1965 года перестал быть рабочим днём.

После распада СССР 8 марта сохранился в России, как праздник, но, по сути, как день весны и милых дам, которые сегодня трудятся зачастую по 12 часов и более...

Детство моё, постой...

Я вновь устремляюсь в воспоминаниях к своему детству и отрочеству, когда деревья были большими, люди - добрыми, а мы, девчонки и мальчишки, - бесконечно счастливыми.

Сколько бы ни было набито синяков и шишек в играх, а порой и в драках, когда мы защищали своих брата или сестру, свой двор и свою личность, о чём мы тогда, пожалуй, не размышляли, а просто действовали - инстинктивно и горячо. И всё, что мы делали, узнавали, впитывали, читали со своими сверстниками во время уроков и на переменах, пытаясь с ними подружиться, превращало нас в испытателей и учёных.

Мы открывали для себя весь этот огромный и прекрасный мир. Не случайно поэт Михаил Танич однажды сказал: "Очевидно, что детство - самая сильная пора в нашей жизни".

* * *

С Верой Разумовой мы жили на Марковского буквально через дорогу. Как поётся в песне: "Наши окна друг на друга смотрят вечером и днём". Она, как и я, ходила в ту же начальную школу № 1 на углу улиц Перенсона и Ленина, которая носила имя нашего знаменитого земляка и великого художника Василия Ивановича Сурикова.

У меня была классным руководителем Мария Прокопьевна Рябова, а у неё - Калерия Ивановна Солдатова. Мы определённо встречались на переменах, когда играли в разрывные цепи или в народную и давно забытую игру, где две группы, взявшись за руки, ходили по очереди навстречу друг другу и пели:

- А мы просо сеяли, сеяли,

Ой дид ладо, сеяли, сеяли.

- А мы просо вытопчем, вытопчем,

Ой дид ладо, вытопчем, вытопчем.

- А чем же вам вытоптать, вытоптать,

Ой дид ладо, вытоптать, вытоптать?

- А мы её конями, конями,

Ой дид ладо, конями, конями...

Но тогда мы были очень юными, в каждом классе у нас учились по 30, а то и больше учеников, с которыми надо было успеть познакомиться, подружиться, а главное - познать азы самых важных в жизни наук, которые не всем и не всегда даются сразу. А во время перемен ещё и поиграть, успев увидеть учеников других классов, да ещё в кого-то из них влюбиться.

Я влюбилась тогда в черноволосого мальчика Сашу, который носил зимнюю шапку с кожаным верхом. Помню, как мы играли в разрывные цепи, и он устремился в самую середину, а я от волнения так сильно сжала руку рядом стоящей девчонки, что он не смог прорваться.

А в меня влюбился мой одноклассник Саша Аленных, который кому-то сказал: "Мне нравится Наташа: она такая хорошенькая, стриженая!". Как многие одноклассники он принимал участие в кукольном театре, который организовала в нашей школе моя мама, и играл там Зайку-Зазнайку. Судьба его, когда мы выросли, сложилась трагично: его убили у входа в ресторан.

Придя в 33-ю среднюю школу, мы с Верой Разумовой оказались наконец в одном пятом классе и подружились. Часто бывали друг у друга дома, ходили вместе в кино. Вера спустя годы написала:

"Помню, как я с вами ходила на фильм "Без вины виноватые ", и вы с Ириной Васильевной плакали. Я тогда удивилась, а когда родила первого сына и смотрела этот фильм, сама плакала. Всегда вас вспоминаю. Ирина Васильевна была удивительным человеком! Просто жизнь нас с тобой разлучила очень сурово, естественно, и с твоей мамой".

Мне навсегда запомнились её родители. Отец Николай Константинович Разумов был человеком суровым, но мудрым. Как-то мы с Верой, сидя у них дома, разрабатывали свою будущую подпись на документах, тренируясь в её написании.

У меня было два варианта. Один - в стиле моей мамы: первая буква имени, а дальше фамилия полностью и всё очень чётко написано. Другой - где первые буквы отчества, имени и фамилии ложатся друг на друга. Отец Веры подошёл, посмотрел и сказал: "Будешь подписываться коротко. Я помру, ты меня потом вспомнишь!". Так и вышло, как он сказал.

Их деревянный дом после ремонта почему-то снесли, и родителям Веры с её младшим братом дали квартиру на правом берегу, где-то в районе ТЮЗа. А Вера после института вышла замуж и уехала на север Красноярского края, в Богучаны, преподавать математику. Она обожала этот предмет и была в школе, да и по жизни завзятой математичкой.

Как-то в старшем классе, мы шли с ней вечером по улице Вейнбаума, и увидели группу парней, идущую навстречу. Не договариваясь, мы свернули на дорогу, и услышали: "Ага, испугались?". На что Вера, не раздумывая, бросила им вслед: "Гипотенуза короче двух катетов!".

Я долго не могла вспомнить имя и отчество Вериной мамы. И вдруг предо мной встало её лицо - красивое спокойное, с добрым ласковым взглядом. И тут же вспыхнуло имя - Мария Петровна. Что потом подтвердила Вера.

К Марии Петровне мы с моей мамой однажды попросились на ночёвку. И она без разговоров пустила нас к себе, накормив, напоив и не спрашивая о том, что случилось и на сколько ночей нам нужен её кров.

На лицах ясно доброе начало

Многие в то время не имели фотоаппарата, потому у меня нет снимков ни Марии Петровны, матери Веры, ни родной сестры её отца - Кии Константиновны Вервельской, которая была, на первый взгляд, такой же, как её брат, - внешне суровой и грозной. Но как только ты узнавал её ближе, всё в твоём отношении менялось и размягчалось.

Я дружила с её двумя дочерьми - Тамарой и Галей (третья, Валентина, была врачом и жила в Москве). Они были удивительно разными и внешне, и по характеру. Тамара - рыженькая, белолицая, страдающая, как помню, врождённым пороком сердца, походила скорее на своего отца - тихого скромного старичка, каким он мне тогда казался. А Галя больше напоминала мать и работала инженером на одном из красноярских заводов, кажется, на телевизорном.

Жили они в соседях с братом Кии Константиновны, на той же улице Марковского, но в кирпичном доме. Его тоже снесли: видимо, чтобы построить там многоэтажку. Взамен дали им две квартиры на Предмостной площади.

День рождения Тамары приходился на 13 декабря и сопровождался непременным застольем. Вначале его готовила мать, а потом Тамара и Галя. Как правило, все их праздничные блюда были необыкновенно вкусны. А атмосфера всегда была дружески тёплой.

Если я в этот день находилась в городе, неизменно была у Тамары в гостях. А коль меня не было за праздничным столом, значит, не было и в Красноярске. И тогда я писала ей письма и открытки с поздравлениями, стараясь сделать так, чтобы Тамара получила их точно в назначенный срок.

Забавно, что именно у Вервельских чуть ли не в Старый Новый год мне довелось впервые, лет в 15 - 16, попробовать водку. Маленькая рюмка и... я пошла по стенке. До сих пор помню.

* * *

В старших классах я дружила со многими однокашницами. С одними ходила на каток, с другими в кино, с кем-то у нас дома играла в настольный хоккей, который сделала моя мама. Но редко к кому приходила в дом и делилась своими тайнами.

Одной из самых близких моих подружек, с кем мы говорили по душам или, когда куда-то уезжали, переписывались, делясь друг с другом секретами всю свою жизнь, была Люся Фролова. И во многом сыграли здесь роль её родные: мама Антонина Васильевна, которую все называли тётя Тося, и бабушка Екатерина - баба Катя.

Тётя Тося мне помнится пухленькой, среднего роста, с мягким характером. А баба Катя была небольшая, худущая, с огромным носом, маленькими глазками и узловатыми большими руками. Но как же она была хороша в своих разговорах, советах, шутках!

Она гадала на картах, выкладывая их на стол с клеёнчатой скатертью в крохотной кухоньке с русской кирпичной печью в деревянном доме на улице Ады Лебедевой. Предсказывая судьбу, приговаривала: "Для тебя, для дома, для сердца...".

Её прибаутки были очень смешны, порой грубоваты. "Ешь, пока не почернешь, а почернеешь - лопнешь!" - восклицала она, подавая на стол. Но обижаться на неё было невозможно: в ней изначально, в самой что ни на есть природе её, жила доброта. Я это до конца не понимала, а просто чувствовала. Что позволяло мне любить этих людей, а им, возможно, меня.

Что ещё было ценного в этих наших, почти родственных, отношениях? То, что тебя всегда могли накормить, как говорится, чем Бог послал. Я прошла в разные моменты жизни через голод и знаю, что означает прийти к тем, кто тебя никогда не посадит за стол, и к тем, кто непременно накормит всем, что есть, пусть и просто чаем с сахаром и хлебом. И ты согреваешься, оживаешь, расцветаешь и вновь можешь верить в жизнь, в людей и в себя.

У каждого своя земная радость

Я училась в старших классах, когда в Красноярске открылся ТЮЗ. Дворец культуры, на сцене которого этот театр начал работать, принадлежал ХМЗ - химико-металлургическому заводу. Много лет спустя город решил передать здание легендарному Театру юного зрителя имени Ленинского комсомола.

В ДК тогда работала моя мама. И я с восторгом смотрела на сцене этого театра почти все спектакли, которые меня потрясали озорством, буйной фантазией, неожиданными решениями, молодостью, а ещё теми мыслями, желаниями, чувствами, которые заставляли стремиться к совершенству.

Там ли и тогда ли я познакомилась с театральным критиком Милицей Генриховной Кон, не могу припомнить. Мне кажется, я знала её всегда. Часто читала её статьи о ТЮЗе и других театрах Красноярска в газетах "Красноярский рабочий", "Красноярский комсомолец" и "Вечерний Красноярск" и хотела понять, как она это делает - умно, проникновенно, образно. Как-то спросила её о том, можно ли научиться писать, как она.

Я познакомилась сначала с ней, а потом с её мужем Борисом Трифоновичем Плотниковым, тоже критиком, только музыкальным. И эта пара казалась мне редкой по тем временам, да, пожалуй, и по всем.

Она была очаровательной маленькой женщиной с поразительной красоты ручками, о которых спутник её жизни, шутя, говорил: "Сейчас такие ручки не делают!". А про её никогда не подвергавшиеся окрашиванью волосы высказывался так: "Моя жена с достоинством носит свои седины".

В их двухомнатной квартирке на проспекте имени газеты "Красноярский рабочий" всегда царил идеальный порядок. Никаких гор газет и журналов, при том, что выписывали они их великое множество: "Культура" и "Литературная газета", литературные и музыкальные журналы, почти все Красноярские издания, - в ту пору в СССР царило огромное разнообразие.

Эта семейная пара все свои периодические издания прочитывала от корки до корки, а потом регулярно, чуть ли не раз в месяц, выбрасывала. Может быть, что-то очень важное для себя оставляя. "Иначе мы в дом к себе не войдём", - смеясь, объясняли они.

Милица Генриховна рассказывала, что встретила мужа, когда ей было 33 года. У неё рос сын, с отцом которого она была в разводе, и ей казалось, что счастья у неё уже никогда не будет. И вдруг любовь на всю жизнь! Трогательно было наблюдать, как этот большой мужчина ухаживает за своей женой, как накрывает на стол и кормит её и гостей тем, что сам приготовил. У Милицы Кон была на многое аллергия, и приходилось её беречь, что муж делал с любовью и самоотвержением.

Кстати, статьи Бориса Трифоновича о музыкальных театрах и концертах были тоже очень интересны. Однажды в Красноярском театре кукол Союз театральных деятелей организовал вечер устных творческих портретов, который открывал Плотников. Он начал с того, что любой творческий портрет - устный или письменный - это признание в любви герою. И это было истинной правдой, подтверждённой опытом!

Много лет длилось наша тесная дружба. Мы встречались у них или у меня. А если я жила временами в Кирове или в Арзамасе, всегда переписывались. У неё умер сын, который жил и работал актёром в Хабаровске. И её страшно угнетала эта потеря. Она называла меня найдёнышем-подкидышем, своим ребёнком, посылала или дарила фотографии, которые делал её муж. В 1971 году я получила в Кирове чудесные снимки, сопровожденные не менее чудесными подписями.

В один из солнечных дней они выбрались в лес погулять, и я в другом городе как будто воочию увидела изумительное отражение этой прогулки. "А это, Наташкин, знакомые тебе места. Узнаёшь ли? Это лес по дороге на "Столбы", за кордоном. Был чудный по сказочному день!".

Однажды Милица Генриховна пригласила на свой юбилей меня, Наталью Шварцбург и Веру Ситникову, а потом вручила снимки с этого прекрасного вечера - к нашей общей радости! А я, когда мной овладела стихия рисования, сделала два наброска в карандаше Милицы Генриховны и Бориса Трифоновича.
 
* * *

Ларису Алексеевну Ганкевич я узнала благодаря Надежде Игнатьевне Сафоновой. Вначале это были учитель и студентка в Красноярском педагогическом институте, а потом они стали коллегами-педагогами и верными подругами.

Моя мама дружила с ними обеими и иногда брала меня с собой в гости к Ларисе Алексеевне. А порой я приходила к ней одна и, сидя в её уютной кухне, наблюдала, как она готовит на плите обед.

При этом умудрялась говорить ей о своей учёбе в пединституте, учась на историко-филологическом факультете, советоваться о том, как лучше готовиться к известным ей предметам, а ещё и обсуждать личные чисто девичьи моменты своей жизни.

И эта красивая, всегда спокойная женщина, охотно выслушивая меня, легко и просто разбивала в прах кажущиеся мне неразрешимыми проблемы - к моему и её удовольствию.

Как много было доброты...

В институте я дружила с разными девочками. Но только у Светланы Ивановой, с которой мы пели в институтском квинтете, знала родителей и близко общалась всю жизнь с её мамой Валентиной Николаевной.

Жили они в ту пору в селе Российка Большемуртинского района. Туда я приезжала летом, когда они косили траву для своей коровы. Мама Светланы работала воспитательницей в детском саду, а отец - механизатором. Бабушка сшила при мне Светлане на ножной швейной машинке сарафан в изумительный мелкий цветочек - из ситца, на тонких лямочках. И мы пошли на речку купаться, а вечером - на танцы в клуб. Это был такой восторг, который редко приходится испытывать в городской жизни.

Приезжала я в Российку и зимой, когда кругом тишина и белейший снег, на столе - вкуснющая сметана, в комнате мурлычет и ластится кот. А в доме живут хорошие люди, принимающие тебя, как родную.

Потом Ивановы переехали в Красноярск, где я бывала у Светланы, жившей с детьми и мужем на улице имени Сергея Лазо, и не раз приходила к её маме, однокомнатная квартира которой располагалась недалеко от дочери. Валентина Николаевна и в деревне, и в городе поражала меня какой-то удивительной способностью принимать любые тяготы жизни спокойно, с улыбкой, как будто никакой труд и невзгоды её не смущают, а только дают силы.

Когда я переехала в Москву, мы не раз писали друг другу. "Только что получила твоё письмо, Наташа, и с ходу пишу ответ. Огромная благодарность за поздравления, тёплые слова и воспоминания о прекрасных днях, когда мы общались. Как складывается ваша жизнь? Мне всё интересно! Когда будешь в Красноярске, навести меня. В прошлом году на 60-летие Победы мне вручили ещё одну медаль и подарок. На мой юбилей собрались все родные и знакомые. Высылаю тебе парочку фотографий. Обнимаю и целую. В. Н. 26.05.2006 г.".

* * *

Как много доброты было мне подарено в жизни! И всем нам! Откуда же она берётся, где рождается, почему не исчезает, не превращается во зло, сохраняя нас в благодарной радости?

На днях я о многом говорила с дорогим моему сердцу человеком - Валентиной Михайловной Поздеевой. Она сказала: "Я верю в силу этой земли! Это наша земля, и в ней наша сила! Я совсем не хочу, чтобы нас делили!"

И я поняла: нас никто и никогда разделить не сможет. Пока мы верим и любим, мы непобедимы!

Фото из личного архива автора.