Фотограф Александр Мищенко: "Главное  - не прозевать момент!"

Саша Мищенко, Александр Васильевич, или дед, как его стали называть коллеги с той поры, как у него появились внучки, - это целая поэма в Красноярске и его необозримых окрестностях.

По профессии он фотограф или, как теперь говорят, фотохудожник, куда вкладывается много смыслов, но что можно обозначить одним очень ёмким словом  - Мастер. Кто бы и когда с ним ни встречался, - случайно или по делу, идя по проторённому пути или совершая прорыв в творчестве, открывая неведомый пласт земной или человеческой породы, - просто не мог в него не влюбиться.

Причём не столько в то, что Мищенко говорит, хотя, признаюсь, его сарказм поражает и очаровывает, сколько в то, что он делает. А лучше сказать  - вытворяет, беря в руки камеру и подключая свой вкус, дотошность, неизменное трудолюбие и выдавая на-гора блистательный результат. В чём вы сами можете убедиться, взглянув на его снимки.

Истоки и выбор пути

Поскольку каждый человек рождается от родителей, то и характер свой он наверняка получает от них же, совершенствуя его в силу желаний и способностей.

С превеликим трудом удалось мне вытянуть из Александра, что отец его Василий Павлович Мищенко в 1917 году 18-летним мальчишкой попал в революционную бучу с наганом в руках. Его загребли колчаковцы, от которых ему удалось сбежать к красным и попасть в Иркутске в ЧК, где его чуть не хлопнули свои.

"У меня больная жена, - рассказывал отец, - а через дорогу логово бандитов. Ну а я хожу в ЧК мимо них как по острию ножа".

Со своей второй женой Ириной Митрофановной Щербаковой, мамой Саши, отец встретился в городе Тулуне Иркутской области. В семье было четверо детей, старший  - от первой жены, остальные  - от того брака, где Александр был самым младшим.

Отец, несмотря на невероятные перипетии своей жизни, был человеком мощного духа. Например, мог, собрав котомку, пуститься пешком из Красноярска в Минусинск, где в профилактории для туберкулёзников работала его первая жена. Там вылечить приобретённую в революциях и войнах хворобу и дожить до 90 лет.

К своему призванию Александр Мищенко пришёл не сразу. Отучился четыре курса в политехническом институте, отлетал несколько лет бортпроводником в "Аэрофлоте". А потом вдруг бросил и институт, и заработки и взялся за сложное и трудоёмкое по тому времени дело  - искусство фотографии. Той самой, что запечатлевает уникальные, а порой потрясающие моменты из жизни людей и страны, передавая атмосферу эпох и память поколений.

И начал со спорта  - самой непредсказуемой и подчас неуловимой съёмки. В этом, помимо его собственного сильного характера, сыграла огромную роль его жена и тренер, Надежда Мищенко которую все в Красноярске знали как фотографа, радио- и телеведущую, а ещё и как судью международной категории. С ней-то он и прошёл свой путь познания и совершенствования, найдя в этой женщине любовь, понимание и поддержку всем своим замыслам и идеям.

С Сашей Мищенко я познакомилась, работая в театре Музкомедии, где он по просьбе главного режиссёра Юрия Гвоздикова снимал спектакли. Когда директор театра имени Пушкина Игорь Бейлин предложил сделать для них гастрольную газету, я сразу позвала для этой работы Мищенко, зная, что лучше его никто тогда не снимал театр. А Игорь Яковлевич, распознав способности Мищенко, тут же сделал всё, чтобы переманить его из Дворца спорта, где тот работал, в свой театр.

Помню случай, когда в Красноярск на гастроли приехал музыкальный театр из Караганды и попросил меня осветить их пребывание, не имея при этом фотографий. Мищенко был в то время загружен в театральной студии и семейными обстоятельствами, и я стала искать другого фотографа. Нашла. Он отснял спектакль, но из пачки снимков ни одного вразумительного не нашлось: то кадр не в фокусе, то композиция не выстроена, то неясен смысл.

На такси еду к Саше, показываю пачку брака. Он улыбнулся: "Этому спецу только надгробия снимать". И спас положение, включившись в дело.

...А теперь пусть сам Александр Мищенко расскажет несколько историй про свои съёмки и про то, какие трудности ему пришлось претерпевать, добывая заветный кадр.

Так прорастает кедр

 - Мы с фотографом Андреем Бурмистровым решили съездить в Ергаки, куда он не добирался, а я там бывал не раз. Загрузили палатки и вдвоём ломанулись. Доехали до Оленьей речки, что в 625 километрах от Красноярска, выгрузились. Поставили палатку, разожгли костёр, похлебали кондёр (суп, приготовленный на костре).

Я спрашиваю: "Андрюха, а ты видал, как кедр растёт?!" И тут рядом с палаткой мы вдруг обнаружили этот нарождающийся кедр. Там не было травы, только мелкий камень, а этот малыш пробился и растёт. И как не растоптали этот крошечный кедр, ума не приложу. Место бойкое.

Мы тут же устроили съёмочный павильон: поставили штативы, накрутили камеру и сняли это маленькое сибирское чудо.

Жарки и снежник

 - Снимал я для турбюро Манский порог. В одиночку шарашился: лез на горы, потом еле оттуда сползал. Мне вообще интересны мелкие съёмочные точки. Допустим, Саяны большие  - Ергаки маленькие. Именно там потрясает тектоника уникальных природных явлений: щёки, свалы. Туда от Оленьей речки только пешком можно дойти.

Абаканский художник Луканин нашёл эти шпилеобразные скалы-останцы. Ходил туда на эскизы и написал о Каменном городе  - про Буреломную ведьму и Коняковый мыс, назвав это "Легендой о Каменном городе в Саянах".

А я там пересадил метра на четыре ближе к снежнику куст жарков со здоровым куском грунта. Их было море, но поляны жарков в кадр со снежником никак не попадали. Пришлось немного позаниматься агрономией.

Брусника

 - Я прилетел в августе в Норильск и готов был отправиться по маршруту: Хатанга, Диксон и дальше. Мужики говорят: "Поехали с нами по бруснику". А на Севере брусника очень большая, и грибов море, хоть коси: огромные поляны подберёзовиков, подосиновиков!

И тут я увидел её  - ядрёную красивую! Говорю мужикам: "Мне ваши заготовки до лампочки: мне вот эта брусника нужна!" Запал я на неё и начал думать, как это сокровище снять. Пришёл и щёлкнул  - так только дурак делает. А кто всерьёз занимается макросъёмкой, осваивает место и готовит его.

Вот и мне пришлось убирать грязь и бычки, которых там было в изобилии: где наш человек прошёл, всё загажено до невероятности. Установил широкую камеру и единственное, что добавил для ощущения росы: чуть-чуть побрызгал водой из пульверизатора, который всегда беру с собой, когда снимаю природу.

Снегирь

 - Вышел я как-то зимой из дома, а они прилетели  - снегири и свиристели, что обычно в паре летают. В городе дичка маленькая, которую они смолачивают.

Я, увидев этих красавцев, камеру в руки и пошёл их пасти. Они же пугливые. Долго с ними пластаться погода не позволяла: градусов 30 с лишним было. А свиристелей не выпас: они оказались пугливее снегирей.

Но по весне я их снял, когда можно было долго выжидать. А так как это было у соседнего дома, пришлось с фоном покрутиться, чтобы не лезли в кадр окна и стены. Но когда кадр есть, фон  - дело техники.

Канюк обыкновенный с птенцами

 - С канюком целая история случилась. Я договорился с орнитологами, что они мне найдут гнездо канюка. А это урочище Ары-Мас, река Новая, самый северный лес планеты.

Прилетел в Хатангу, мне говорят: "На станции Ары-Мас мужики нашли канюка". Мы в лодку и ринулись туда, за 180 километров, с будущим доктором наук Мухтаром Наурузбаевым, царство ему небесное. На вертолёте никто ж тебя сейчас не повезёт: дорого.

Подъезжаем, канюка охраняет тоже орнитолог, который работал в Таймырском заповеднике. Он с женой сети проверяет, а их мальчоночка лет девяти бегает по краю высокого, метров пятнадцать, песчаного берега. И на наших глазах внезапно срывается вниз пласт песка вместе с ребёнком.

Три дня мы его искали, хотя бы тело найти: ничего. У родителей шоковое состояние, тут не до канюков. Но на лодке орнитолог с нами проплыл, показал гнездо, понимая, что мы столько километров пёрлись в Хатангу, потом до реки Новой и до Ары-Маса.

Связи в то время и раций не было. Они погрузились в лодку и уплыли, а у нас началась эпопея с канюком. Поставили скрадок (нечто вроде временной палатки), я захожу за него и сижу часами. Проходит день, два  - канюк не садится в гнездо, где четыре птенца. Мать кормит их на лету. А они орут и очень интересно гадят: струя из гнезда, как фонтан улетает.

Проходит пять дней: канюк не садится! Что делать? Я поехал на велосипеде до радиостанции, что включается как генератор: покрутишь ручку  - заработала. Вышли на связь с орнитологом Игорем Чупиным, кандидатом наук по птичьим хищникам. Я ору: "Андрей, почему канюк не садится в гнездо?" Он ржёт: "Вас сколько там человек, двое? А он, Саша, до четырёх считает".

И я вспомнил, что есть хищные птицы, которые считают и до девяти. Мы с Мухтаром поставили ещё один скрадок, я за него спрятался, а он под пологом прошёл к лодке и уплыл. Канюк понял, что нас нет, выждал четыре часа, сел на гнездо и принёс птенцам лемминга. Тут я его в кадр и поймал!

Долгане в праздничных парках

 - С оленеводом Петром Павловичем Михайловым я снимал краснозобую казарку, птичку-краснокнижницу. Он имел своих оленей, никогда не заходил в города и посёлки, не пил, потому не спился. Его вторая жена Елена  - кандидат наук, окончила Ленинградский институт народов Севера, вышла за него замуж, когда ему было под 70.

Мы приезжаем к нему, заходим, а он нам: "Ребята, извините, жрать нечего. Даже чаем угостить не могу". Мы из лодки берём сахар, соль, крупу, сухое молоко и выкладываем на стол. А мне от него нужна была не столько краснозобая казарка, сколько его парадная зимняя одежда.

На Елене, снятой вместе с мужем, пояс, сшитый в Якутии, говорят, в XVII веке, парку она сама сделала. С настоящей парки, которая создавалась столетия назад, копируется орнамент, который набирают вручную из шкуры или кожи. Одни делали пояса со шнурками, другие на шубе нашивали орнамент, призванный говорить об их роде и о том, чем этот род занимался. Такая кодированная биография. Потом туда пришёл бисер. Пояс, как и украшения, передавался по наследству.

Долгане  - помесь казаков и якутов  - появились на нашем севере тысячи лет назад. Мы с Петром Павловичем и его женой приплыли на реку Новая Рассоха, где у него зимняя стоянка, они достали парадную зимнюю одежду, я их в ней и снял в августе.

Художник Баженов

- В театре Пушкина ставили "Алису в Стране чудес" или другую сказку, и надо было для неё сделать рекламу. Я говорю: "Баженов, у нас есть голландский костюм или одежда времён старых голландских художников XVII -XVIII века?"

Он нашёл костюм какого-то голландского персонажа, шляпу, а вот из какого спектакля  - уже ни я, ни он не помним. И мы сняли картинку, а заодно и художника Баженова показали: уж он очень там хорош!

О самом главном

- В любой съёмке для меня важен момент наивысшего напряжения сил и чувств. Если снимаешь прыжки в высоту, то это миг полёта через планку. В борьбе  - захват и касание ковра. В художественной гимнастике то же, что и в балете  - прыжки.

Что сейчас творят девочки в художественной гимнастике и наши балерины, уму непостижимо! А в драме  - это и глаза, и мизансцена, и композиционное построение.

Чего я только не снимал в жизни! Мотался на севера для альбомов по Таймыру, Столбам, Туруханску, по добыче и обработке леса... И из всех своих поездок и исканий понял, что фундамент творчества всегда один: показать то, что можешь увидеть и почувствовать только ты.

Природу  - такой, какой её никто, кроме тебя, не увидел. В портрете  - открыть человека таким, какой он есть, обнаружив его истинное лицо, а не то, что выдаётся на публику. В театре моя сверхзадача  - снять спектакль таким, каким я его увидел и почувствовал, открыв то, что удивило или поразило меня в работе художника, в постановке режиссёра, в игре актёров.

Но бывали моменты, когда я не мог снимать: не хотел щелчком камеры разрушать атмосферу, которая рождалась на сцене. Кстати, Валерия Дьяконова я открыл после "Поминальной молитвы", которая шла в театре 11 лет, где он вдруг обнаружил в себе неведомые грани таланта и потом такие роли стал потрясающие играть!

А на спектакле "Последний срок" я плакал: так Катя Мокиенко играла эту умирающую старуху! Я ведь тогда жену похоронил, и это всё проникало в самую глубь моей души.

Главное для меня  - не прозевать момент: в природе, в искусстве, спорте и в самой жизни. Это может быть страшная трагедия или восторг счастья, необычная красота или уникальный талант.

И вдруг после мучительных поисков, трудов, расчётов, усталости, отчаянья тебе открывается истина. Как награда или как дар. Мы все её ищем, но найдя, не всегда умеем постичь.