Зарубки на память от Виктора Петровича Астафьева

Под таким заголовком 25 ноября 2021 года "КР" опубликовал выдержки из произведений и писем Виктора Астафьева, собранные читательницей Г. П. Черновой из Берёзовского района. Сегодня - новая подборка.

- Лучший период в вашей жизни?

- Детство, даже сиротское.

- Чего вы боитесь?

- Войны.

- Чему удивляетесь?

- Глупости человеческой.

- Ваша надежда?

- На разум людей, который они всё более теряют.

- Ваш девиз?

- Жить в радость и с пользой для людей.

Анкета. Ответы В. П. Астафьева на вопросы.

* * *

"Неблагодарность - самый тяжкий грех перед Богом. За каждый прожитый день надо Бога благодарить. Не заболел - слава Богу! Дожил до утра - слава Богу! А уж до весны - тем более - слава Богу! Это мы портим мир, а сам мир не виноват. Мир прекрасен!"

* * *

"Если бы мне было дано повторить жизнь,- я бы выбрал ту же самую, очень насыщенную событиями, радостями, победами, поражениями, восторгами и горестями утрат..."

* * *

"Искренность - прекрасное качество, но оно делает человека беззащитным".

* * *

"Одиночество или сиротство? Большая разница! Если у тебя на всём белом свете ни кровиночки и нет возможности приобрести - это одиночество. А если была семья, родственники и никого не осталось - это сиротство".

* * *

"Тургеневы, Достоевские, Толстые достигли высших вершин в слове, потому что сделали это слово мыслительным и, мало того, пошли дальше, забрались туда, откуда возникает эта мысль,- в человеческую душу".

* * *

"Едва ли возможно спасти русского человека посредством слова, но утешить этим словом можно, поговорив с ним по душам, хотя бы на минутку приостановившись в этом житейском бедламе, вспомнив о себе, а значит, и о нём".

* * *

"Муж и жена. Мужчина и женщина, человек с человеком, соединённые для того, чтобы помочь друг другу и обществу усовершенствоваться, из сердца в сердце перелить кровь свою и вместе с кровью всё, что есть в них хорошего... слепить ячейку под названием Семья, как бы вновь... народиться на свет и вместе дойти до могилы, оторвать себя друг от дружки с неповторимым, никому не ведомым страданием и болью. Экая великая загадка!"

Из романа "Печальный детектив".

* * *

"Как он выглядит, наш Бог, я не видел и не знаю, но верю, что название Ему - справедливость, честность и совесть. Все, кто сейчас воруют, злодействуют и тянут кусок у ближнего, особенно у сирот, всё равно будут наказаны: плохими, неблагодарными детьми, огнём, тюрьмой, болезнями, а добрые люди и в бедности своей, и в печали будут жить, и жить спокойно, встречать солнце и свет дня с радостью и надеждой. И каждый прожитый ими день будет и им, и людям наградой за сердечность и ласку к другим людям, особенно к детям".

Из письма родным, 1982 год.

* * *

"...Я принял ягоды от дочки и уткнулся в них лицом. Ах ты, Боже мой, как слабо слово и перо, чтобы выразить и мои чувства, и запах ягод, который я вдохнул. Чем они пахли, эти ягоды, всюду по России растущие, и здесь, на старых недорубах, одарившие радостью мою родную артель? Если есть запах у зари, то пахли они более всего зарёй, утренней, алой, тихо сияющей. Если может пахнуть летняя земля, они впитали от неё самые тонкие самые откровенные и всё же чуть притаённые ароматы, среди которых ощутимее всех доносило тающим снегом. Этакий тихий весенний вздох. А ещё они пахли всякой земной травкой, всякой былкой, всем, что жило, цвело и пело под летним солнцем в этом, Богом нам подаренном, мире.

В трудное время родилась моя дочь, трудную жизнь прожила, подзапутав её сама и хватив полной мерой изверченной жизни в Стране Советов. От неудачного замужества остались на наших руках её малые дети, но сама она умерла во сне, не мучаясь. Остановилось подорванное в детстве сердце.

В Сибирь из Вологды она с нами не поехала, желая таким образом хоть в старости облегчить наши дни. В Сибирь я привёз её в цинковом гробу, чуть и сам не отдав Богу душу. Много всякой всячины навалилось на дочь, наша доблестная жизнь всякое, даже крепкое здоровье, любое сердце изнашивает. Работала она регистратором в отделе писем областной газеты, получая зарплату меньше, чем работница-уборщица. Мы с матерью помогали ей чем могли, мать протоптала свою тропу на почту. Это были годы, когда из многих городов русские люди ездили в Москву за продуктами. Ездила и моя дочь, когда могла. И как я её представлю на Ярославском вокзале с неподъёмными сумками, так и мне, и матери делается плохо.

Но что об этом говорить, что хвастаться тем, какие все мы пережили трудности и лишения, да ещё и гордятся иные из русских людей, вот они какие непоколебимые, во какие герои.

Я не об этом, я о том, как, бывая на кладбище, где под берёзами уже тринадцать лет покоится дочь, и покидая её, всякий раз чувствую себя предателем, как, наверное, и все родители, пережившие детей своих, испытывают те же самые чувства. Когда она остаётся летом под травою, под шумящим листом берёз, зимою под белым ли зимним снегом, укрывшим её холмик, немного легче и покойней на душе, но в позднюю осеннюю слякоть, когда сквозь мокрую плёнку серого снега видна тлелая земля, торчат какие-то былинки из могилы, старые, сплошь серые, блеклые могильные цветы заброшенно лохматятся поверху, мне нестерпимо хочется зарыться в землю, лечь рядом с дочерью и хоть немножко, хоть чуть-чуть согреть её собою, как грел я её когда-то маленькую в холодной избушке, если она сонная закатывалась под мой бок.

Но когда бы, в какие времена и дни, в погожие иль хмарные, ни стоял над могилой дочери, я явственно вижу протянутые ко мне детские ладошки с пригоршней спелой земляники и слышу её голос:

- Папа, а это тебе".

Из рассказа "Ягоды для папы".

* * *

"Упрощение искусства и слова есть упрощение чувств, отупение человеческого разума, потускнение вышней памяти, поэтому, только поэтому исчезло подлинное искусство и слово... Отсутствие памяти делает человека обыкновенным смертным, а не разумным существом, которому почти доступно было таинство мироздания, его тревожило ночное небо, манили звёзды дальним светом, в сердце его рождалось чувство всеобъемлющей любви и жажда постижения загадки его и мира, его окружающего..."

* * *

"Берёзы не шумят. При мне ещё ни разу не шумнули. Спасибо, берёзы! Спасибо, родненькие! Кланяюсь вам и подножию вашему скромному. Там, у вашего подножия, меж живых ваших корней, очень близко и так далеко, что никогда уже не достанешь, покоится моя дочь. Она была девочкой, и девушкой, и женщиной, и матерью, но я схоронил её в сердце малым дитём. И помню её малым дитём, тем, что, усыпляя на руках, прижимал к груди...

Господи! Да что это такое?! Нельзя так, невозможно, недопустимо, чтобы родители переживали своих детей!.."

* * *

"Ни Бог, ни природа не виноваты, что ты стал тем, чем ты стал. Ищи в себе виноватого, тогда не будет виноватых вокруг. Уверни тлеющий фитиль, погаси зло в себе, и оно погаснет в других, только так и не иначе,- это самый лёгкий, но и самый сложный путь к людскому примирению. И открой в себе память! Навстречу тому открой, что хочется тебе вспомнить, и забудь то, что хотелось бы забыть".

"Попытка исповеди".

* * *

"Какое начало, такое и кончало".

Любимая присказка писателя.

* * *

"Поэты уходят от нас, как правило, несправедливо рано, на Руси часто трагично, но слово, сердце, озарённость жизнью, радость общения с людьми и природой, неиссякаемая доброта остаются с нами. Надо только почаще внимать поэтическому слову, впитывать его каждодневно, и тогда непременно мы станем лучше, чище, достойней и благородней".

* * *

"Пройдут годы. Посмертная слава Рубцова будет на Руси повсеместная, пусть и не очень громкая. Найдётся у вологодского поэта много друзей, биографов и поклонников. Они начнут превращать Николая Рубцова в херувима, возносить его до небес, издадут роскошно книги поэта. Не мечталось Рубцову такое отношение к себе при жизни. Всё чаще и чаще станут называть Николая Рубцова великим, иногда и гениальным поэтом. Да, в таких стихах, как: "Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны", "Видение на холме", "Вечерние стихи", "Добрый Филя", "Шумит Катунь", "Прощальное", "В гостях", "Философские стихи", и в последнем, в чемодане найденном,- откровение века: "Село стоит на правом берегу",- он почти восходит до гениальности. Но всё же лучшие стихи поэта говорят об огромных, не реализованных возможностях. Он уже пробовал себя в прозе, он приближался к Богу, реденько и потаённо ходил в церковь, застенчиво молился".

* * *

"Душа его жаждала просветления, жизнь - успокоения. Но она, жизнь, повторюсь, плохо доглядывает талантливых людей. И Господь, наградив человека дарованием, как бы мучает, испытует его этим. И чем больше оно, дарование, тем большие муки и метания человека".

* * *

"Ах, молодость, молодость - звезда падучая, поэтическая судьба того падучей. И сколько же с судьбы той, будто с осеннего, нарядного древа, опадает листьев, сколько их кружит и уносит без следа шалым, слепым, жалости не знающим российским ветром?.. Кто сочтёт".

* * *

"Что есть поэзия? Вид редкого недуга, наказание иль награда от Господа? Болезнь прилипчивая и мучительная иль лекарство от всего этого? С уверенностью можно сказать, что от одной неизлечимой и давней болезни иль напасти, название которым - одиночество, поэзия избавляет. Листу бумаги можно всё доверить, всё высказать, и бумага не выдаст, если не огласишь на ней написанное и придержишься старой истины: молчание - золото.

Но если уж молвил вслух сокровенное, держись - испытание словом есть не только самообнажение, но и суд на миру, беспощадный, нелицеприятный. Однако, "не боясь греха", неугомонные стихотворцы несут и несут свой голос на люди, подставляют свою душу на обозрение, уже истерзанную сомнениями, самосудом и всё той же сердце истерзавшей печалью, как и века назад, стремясь услышать родственный отклик или дождаться утешения и, чего греха таить, врачующую, до небес возносящуюся похвалу людскую.

Никто не бывает так наивен и доверчив, как поэт. За сотни лет до нынешнего просвещённого и жестокого времени стихосочинителя карали, жгли, забивали плетьми, отсекали головы, убивали из пистолетов на дуэли, а он всё прёт и прёт навстречу ветрам, певец и мученик, надеясь, что ветры пролетят над ним, беды минуют его.

И не только в защиту себя, для спасения своей души в этой метущейся жизни трудится стихотворец, он верит, что слово его спасёт мир от бурь и потрясений и если не заслонит человека от невзгод и бед, свалившихся на него, то хотя бы его утешит.

И так было всегда - поэзией двигала вера в доброту и милосердие, поэт и музыкант всех ближе к небу и Богу".

"Что есть поэзия?", 19 апреля 2001 года.

* * *

"Вообще-то говорить о литературе я не имею морального права, я могу рассуждать о ней по праву работающего в ней человека. Литература - это продолжение или опережение жизни.

В жизни - "барахолка", примерно то же происходит и в литературном мире. Наш Союз писателей во многом состоит из людей ловких, но бездарных. Они хотят втянуть писателей в бессмысленную свару, сделать из них скандальную толпу.

Так и происходит - и это беда талантливых людей. Народ ждёт, что истерики, разброд в писательской среде прекратятся, но этого не происходит. Я не представляю, чтобы Бунин, Тургенев, Толстой были заняты подобной суетой. Бывали и у классиков личные разногласия, они ссорились, обижались друг на друга, но каждая такая история несёт в себе черты высокой культуры взаимоотношений и является нравственным уровнем для многих поколений литераторов".

* * *

"Пушкин со временем сделался нашим воздухом, без него уже ни шагу, ни воздуху, а Солженицын стал кислородом нашего непродыхаемого времени.

И если общество наше и прежде всего литература ещё дышат, так лишь потому, что работают солженицинские меха, качают воздух в задыхающуюся, обезбожившуюся, себя почти потерявшую Россию.

Бог всё делает разумно и своевременно. В нужную пору. Он послал нам и спас для нас необходимого, всем нам нужного наставника, пророка и заступника.

Жаль, что не все в отечестве нашем понимают это. Иль мы в самом деле "любить умеем только мёртвых"?

"Мысли ко времени", 1989, 2000 годы.

* * *

"Женя, Евгений Евставьевич Куренной (писатель, руководил Читинской писательской организацией), пролежал в земле полмесяца. Подонки сразу сознались во всём, указали место захоронения славного талантливого мужика в лесу. Но ни на суде, ни до суда ни в чём они не раскаялись, ничего особенного не переживали, угрызений совести не испытывали. Да и о чём переживать-то? Наоборот, внутреннее торжество испытывали - не кого-нибудь, но писателя угрохали, не каждому солдату так повезёт.

Получая письма с угрозами выковырять мне последний глаз, уцелевший на войне, от злобствующего быдла и, читая оголтелые статейки отставников в красноярской патриотической газете, самозванно поименованной народной, о том, как они, патриоты, как только вновь завладеют властью, всех неугодных им людей на лесоповал пошлют, редактор газеты - бездарный и подлый писака, оголтелый демагог - сулится лично меня наказать строго за строптивость и непочтение к нему и к коммунистам, я ничему уже не удивляюсь.

Да и как удивляться, если общество, пройдя лагерную выучку, а лагерем была вся страна, творит не просто преступления, но преступления изощрённо-эстетического порядка.

Одновременно с известием о гибели забайкальского крепкого мужика и писателя Куренного пришло письмо из Ялты от моего сокурсника по Высшим литературным курсам, инвалида войны, поэта, и в письмо вложены вырезки о том, какой беспредел творится в Крыму, где много по цене доступного вина. Вином здесь, в знаменитой "Массандре", и зарплату давно уже выдают. Один обалдевший от запоев молодой человек отрубил матери голову, пришёл с ней на дискотеку танцевать, второй - за то, что девушка, гулявшая с ним, не пошла за него замуж, убил её зверски, сделал из черепа убиенной пепельницу и держал на столе для повседневной надобности.

Когда-то гений наш Гоголь Николай Васильевич от бездушия и безвыходности воскликнул: "Скучно на этом свете, господа!".

Николай Васильевич и в дурном сне не мог представить, что на этом свете жить сделается не скучно, а страшно до того, что живые начинают завидовать мёртвым".

Из рассказа "Заматерелое зло".

* * *

"Ценно то, что редко даётся и долго ждётся..."

Из рассказа "На сон грядущий".

* * *

"И то, что Дмитрия Сергеевича не стало,- потеря не только для изболевшей, озябшей от невзгод Руси, но и для всех нас, кто жаждет духовной опоры, кто надеется на просветление разума нашего и воскрешение Руси.

Лихачёв - это такая зияющая дыра в полотне российской культуры, которую залатать некому и нечем".

Октябрь 1999 года.

* * *

"Ничего напрасно не появляется и ничего никуда не исчезает... Поздеев - это факт существования ЕГО искусства, ни у кого не занятого, яркого. Это искусство ребёнка, ничем не запятнавшего свою душу,- сказала при мне умная женщина, и я с нею совершенно согласен. Быть может, этот "ребёнок" намного вперёд ушёл от нас и ближе к будущей мысли и восприятию сложного современного мира находится, чем мы... И ещё, и ещё - напоминание: " Не судите, да судимы не будете,- тем более что искусство неподсудно...".

Запись, оставленная В. П. Астафьевым в книге отзывов на юбилейной выставке художника-фронтовика Андрея Геннадьевича Поздеева в октябре 1986 года.

* * *

"И снова, и снова память высвечивает прошлое, и прежде всего ясноликое детство, которое всегда счастливо, что бы на свете ни происходило, что бы с людьми ни делали тираны и авантюристы, как бы ни испытывала, ни била людей судьба.

Жизнь прекрасна и печальна, повторю я за одним великим человеком. Вот об этой радости и печали я не перестаю и не перестану думать, пока живу, пока дышу. Об этом и самая заветная книга моя "Последний поклон", которая тревожит мою память, озаряет светом прошлые дни. Печалится и радуется во мне. Пока живу, мыслю и пишу - "и жизни нет конца и мукам - краю",- всевечная память поэту, изрёкшему эти великие слова, летящие во времени вместе с нами".

"Над древним покоем", 2001 год.

* * *

"...Хоть устало, ослаблено, а всё же работает моя память, и жив мой дух, который могучей, древнее меня, значит, мне ещё ощущать, жить, чувствовать, до конца дней постигать Великую загадку и тем самым заполнять смыслом свою жизнь, своё в этом мире присутствие. И само существование мира, Земли и наше, в нём и на нём существование не есть ли таинственный дар, чьё-то волеизъявление или распространение жива духа, вечно витающего в мироздании и не перестающего быть с кончиной нашей, ибо сама вера в жизнь, ощущение её неотгаданности и есть бесконечность, бессмертие наше, стало быть, и всего, что подвластно нашему воображению и чувству, быть может, тому чувству, которое присутствует в нас, но ещё никем оно не открыто, не отгадано, и нет конца работе мысли, границ воображению, пределов чувству..."

* * *

"А что такое грех? Что такое покаяние? Для кого-то покаяние моё - кривляние, уродство. Для кого-то мой грех и не грех вовсе, а жизни награда. Более всего нынешних людей бесит смирение, склонность как раз к покаянию и исповедальности. Вот если пуля на пулю, кулак на кулак, зуб на зуб - это понятно, это привычно и будит силу ответную, злую. А память, смирение и успокоение не для этого тревожного мира".

"Попытка исповеди".

* * *

"Впереди открывается простор, от которого и по сей день заходится сердце, хочется мне сидеть и сидеть на вершине утёса, смотреть и плакать. Пуще приворотного зелья мне эта даль и эта близь - леса, горы, перевал, и главное - вот эта, притиснутая ими к Енисею деревенька, издали, с высоты, такая сиротливая, такая смирная, такая заброшенная, что стоном стонать хочется от любви и жалости к ней".

* * *

"Овсянка был и пусть навеки останется во мне и со мной".

* * *

"Однако по-особенному, как-то даже притаённо и робко любил я зимние вечера. Над увалами за селом долго и недвижно багровела красная заря на ветер. Село цепенело в сумерках от мороза; хрустело под ногами людей, хрупало под ногами лошадёнок, трещали деревянные избы, из скалистого коридора реки тянуло калёным хиусом, коробящим лицо..."

* * *

- А ваше-то творчество, оно не отсекает вас от жизни?

- Ну, разве только моё? А Тургенева не отсекало. А Фёдор Михайлович при всей его современности? А нашего любимого Чехова? Он что - всё видел? Да одновременно с ним Горький писал острее, потому что знал жизнь лучше, соприкасался с ней больше. В какой-то мере, конечно, всякий творческий человек погружается в новую реальность, и она даёт наслаждение побольше, чем подростковая любовь. И в случае с Солженицыным я не вообще о творческой жизни говорю, а именно благополучной, не пересекаемой житейским страданием.

- Но как меру-то эту определить? Не погружается ли художник в творчество настолько, что однажды вообще разрывает с жизнью и народом? Ведь тяжело сказать, но иногда кажется, что после романа "Прокляты и убиты" против вас большинство.

- Я, может, странную вещь скажу, но я ведь много об этом думал и всё-таки остаюсь при своём - я чувствую внутреннюю правоту по своему чувству боли. Я кажусь себе старше своих и самых умных противников, опытно старше. А может, и от времени ушёл, и ушёл, кажется, вперёд (извини за нескромность), потому что сложное-то оно сложное, но я уже в нём как будто жил и новости его не вижу. Мне больно то, что обществу только предстоит решать, и от чего оно прячется. Да и потом - на кого не нападали в своё время: что с Толстым делали, с Лесковым, с Гоголем?

- Но ведь хочется, наверно, понимания, единства, согласия? Мучает трещина-то?

- Нет, это несогласимо. Как бы ни было - несогласимо. Я готов ко всему, что скажут, и подчеркну - это несогласимо. Раньше был моложе, самолюбивее, наверно бы, сдался. А теперь я почти спокоен. И как-то именно право спокоен.

- А я-то сочинил про себя, что вы тут одиноки и тяготитесь этим.

- Да не-ет, не-ет. Я меньше всего чувствую это одиночество. А когда и чувствую, то радуюсь ему. Не бурно, а там, на глубине, в сердце, про себя радуюсь как желанному отдыху, потому что знание тяжело. Не зря в Библии сказано, что "во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь". Да, наши знания последних десятилетий - военные и увечные мирные эту скорбь увеличивают..."

Из интервью с Валентином Курбатовым.

* * *

"Детское творчество - всегда загадка и всегда откровение, которое люди утрачивают, становясь если не лукавыми, то до того гибкими, что порою и себя уже не узнают. И только воспоминания о детстве дают человеку возможность с удивлением взглянуть на себя, хорошо и светло задуманного Богом, но изломанного, искорёженного, размытого до неузнаваемости земным существованием. Детскую непосредственность, как истинный свет, как чистое дыхание, подделать невозможно - это уж есть, так есть, а утрачено - так утрачено".

* * *

"Лишь небо скорбит, потому как оно вечно, а наши жизни, наши беды и победы, при избиении друг друга, мимолётны, отлетчивы.

Плачь, небо, плачь..."

Из рассказа "Скорбь".

* * *

"Русские люди, если им не мешать, и, прежде всего дети, способны растопить собой, своей жизнью и вечную мерзлоту, льды, украсить и огласить радостью вечные снега и пустыни. Даже такой могучей карательной силе, каковую держала при себе советская власть, было не совладать с другой силой, народной, которая в конце концов заставила считаться с собой, уважать гонимых с нею людей, считать их полноценными членами общества - сила силу ломит, и праведная жизнь труженика всегда перегнёт силу вероломную, дурную, не Богом, сатаной на землю насланную".

После одной из поездок в город своего детства - Игарку.

* * *

"Тот, кто отрывает крестьянина, рабочего, творца от его истинного дела, от работы, есть главный путаник и смутьян, он продолжает звать к борьбе, к походу, стало быть, к разрушению. А спасение России заключено в очень простой и вечной Христовой заповеди: надо всем трудиться в поте лица своего и в труде находить успокоение. Все другие пути мы испробовали - они бесполезны, вредны. Смута, враждебность, грабёж, насилие - это дело революционеров и военных. Мирянину, Божьему человеку, в том числе и литератору, нужен мир, покой и труд".

* * *

"И когда воскреснет хлебное поле, воскреснет и человек, а, воскреснув, он проклянёт на веки вечные тех, кто хотел приучить его с помощью оружия, кровопролития, идейного кривляния, словесного обмана добывать хлеб. И когда нажуёт жница в тряпочку мякиша из свежемолотого, новонамолоченного хлеба, сунет его в живой зев ребёнка, когда надавив его розовыми дёснами, ребристым небушком, ребёнок почувствует на языке хлебную сладость и всего его пронзит живительным соком, и каждая кровинка, косточка и жилочка наполняется живительной силой человеку начнёт возвращаться уважение к хлебу, а значит, к труду и жизни,- вот тогда только считай, что кончилась война, воскресе человек, и возрадухося, только так, только на своём хлебном поле, на своём хлебе возможно воскресение, отвычка от битвы, если этого не произойдёт, задичает поле земное, человеческое, высыплется в грязь и кровь его семя, взойдёт нерожалой травой, и от огня какой-нибудь последней всесветной войны-побоища обуглится планета Земля, угаснет на ней усатый колосок, умрёт не произросши хлебное зерно и тогда утеряется жизнь наша в немом мироздании окончательно...

Боже Милостивый, Спаситель наш, вразуми человека, разожми его руку, стиснувшуюся в кулак, рука эта создана для приветствия и труда, как хлебное поле, сотворено им для жизни и счастья...

...Ничто так не постоянно, ничто так не нужно землянину, как хлебное поле. Кто, почему, зачем нарушил естественный ход природы? Зачем межа бурьяна и злобы, ненависти и бесчеловечности проросла, разъединила нас? Хлебопашцы всех земель, всегда понимали и поймут друг друга, но пашенный труд - достойный разума, и труд этот освящён вечностью..."

Молитва о хлебе. Из романа "Прокляты и убиты".

* * *

"В детдоме, где я жил в детстве, работал одно время заведующим Василий Иванович Соколов - старый, образованный человек, и среди немногого, что вколотил он в меня, закрепились во мне две морали: навязчивость - одна из самых отвратительных черт в характере человека, обязательность - одна из самых хороших".

Из книги "Зрячий посох".

"Затесь - сама по себе вещь древняя и всем ведомая - это стёс, сделанный в памяти людской на дереве топором или другим каким острым предметом. Делали его первопроходцы и таёжники для того, чтобы белеющая на стволе мета была видна издалека, и ходили по тайге от меты к мете, часто здесь получалась тропа, затем и дорога, и где-то в конце её возникало зимовье, заимка, затем село или город".

Так поясняет Виктор Петрович название своих знаменитых "Затесей".

* * *

"Земля наша справедлива во всём, хоть маленькой радостью наделяет она всякую сущую душу, всякое растение, всякую тварь, и самая бесценная, бескорыстно дарованная радость - сама жизнь! Но твари-то и, прежде всего, так называемые разумные существа не научились у матери-земли справедливой благодарности за дарованное счастье жизни. Людям мало просто жить, просто радоваться; к сладкому им подавай горькое, а лучше - кровавое, горячее, они сами над собой учиняют самосуд: сами себя истребляют оружием, но чаще словом, поклонением богам и идолам, которых сами же и возносят, целуют им сапоги за то, что те не вдруг, не сразу отсекут им головы или щедро бросят отобранный у них же кусок хлеба в придорожную пыль".

Из рассказа "Падение листа".

* * *

"Благодарная и благородная память да пребудет с нами вечно!"

Собрала

Г. ЧЕРНОВА.

п. Ермолаевский Затон,

Берёзовский район.