Жизнь и судьба Леопольда Балашова

Ровно 25 лет назад в такой же суровый январский день мы провожали в последний путь Леопольда Михайловича Балашова, редактора газеты "Красноярский рабочий".

Его уход стал трагедией для многих, кто его знал, любил и уважал по делам его в Красноярске и крае, кто связан был с ним тёплыми дружескими отношениями. Сегодня мы вспомним о нём и о том, какой след он оставил в памяти разных людей - коллег, друзей, родных.

В краевую газету "Красноярский рабочий я пришла в 1991 году после ГКЧП. Как-то, уже работая в редакции, зашла в кабинет заместителя редактора Людмилы Винской, где оказался Леопольд Михайлович, который вдруг сказал мне: "Спасибо, что вы украшаете наши субботние номера!". И это было таким потрясением, которое невозможно забыть. Я могла бы ответить словами героини Людмилы Гурченко из фильма "Вокзал для двоих": "Знаете, мне таких слов ещё никто никогда не говорил!"

Леопольд Михайлович на своём последнем дне рождения, что отмечали в редакции, подошёл ко мне и спросил: "Скажите, как вы ко мне относитесь?" Человека, известного в городе и крае, уважаемого и любимого, прожившего непростую жизнь, интересует мнение о нём его рядового сотрудника?! Меня это поразило в самое сердце!

* * *

В редакции газеты - нескончаемый поток событий, новостей и текстов, которые, увидев свет, могут забыться как теми, кто их читает, так и теми, кто их пишет. Но наверняка среди напечатанного и прочитанного хоть изредка бывает и то, что все мы жаждем увидеть и понять.

Что это? Правда о себе и о других, справедливость и честность, доброта и любовь? И не эти ли поиски истины остаются с нами навсегда и греют нашу душу, и не ради этого ли журналисты готовы, как пели когда-то, "трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете"?!

Мне кажется, главное, о чём мы пишем и читаем и что нас объединяет в семью, в общество, в страну и Отечество - это наши мысли о прошлом, настоящем и будущем и наши чувства к детям, родителям и ко всем, кого мы любим, чтим и помним, покуда живы. И это те люди, которые берегут нас и защищают, и без которых нельзя себе представить нашу Родину.

Он нас завоевал

- Балашов - человек от земли, таким он всегда оставался, - считает Владимир Попков, журналист "Красноярского рабочего" с 1976 по 2016 год. - Он всех понимал, старался вникнуть в проблемы каждого. Опыт у него был партийной и общественной работы, а ещё и своеобразное политическое чутьё. Зная, что времена настали тяжёлые, он предпочитал действовать так, чтобы не навредить газете и всем нам.

Не скажу, чтобы он вмешивался, но иногда какую-то важную деталь заметит или предложит заголовки поменять. Ты думаешь, что заголовок в точку бьёт, а он: "Помягче бы надо!" Умножит заголовок на коэффициент политической осторожности и внесёт изменения. Когда с расстояния на всё смотришь, становится понятно, что в ту пору умение лавировать позволяло оставаться на плаву. В лоб пойдёшь - себя загубишь и других подставишь.

Сильных столкновений у нас с ним не было. Иногда надуется немного, если что-то увидел не то, потом выскажется. Сейчас, на дистанции времени, я отношусь к нему как к нормальному деловому человеку со своими убеждениями. Людей он ценил. Когда подходил срок какой-то премии, говорил: "Надо всем выдать, тогда и себе можно позволить".

Балашов пришёл к нам в непростое время. До него была некрасивая история с редактором Владимиром Васильевичем Денисовым, неплохим творческим человеком. Не угодил кому-то из новой власти, и его убрали. Нашли повод скандальный: задержали выпившим, когда он шёл домой из гостей. Всё подстроили. Партийное собрание. Мы воевали, не соглашались. Позже, когда сменилась власть, Денисов возглавил краевое телевидение.

И вот когда Леопольда Михайловича нам представили, мы демонстративно все встали и ушли. А потом настороженно смотрели, что это за человек. Он нам сказал: "Понимаю, что я, возможно, не самый лучший, не на белом коне к вам въехал". Он ведь до этого уже дважды работал в нашей газете, а тут ему авторитет пришлось заново зарабатывать.

Но всё-таки он нас завоевал. Мы увидели, что не такой уж это и чиновник партийный. Была у него и сноровка: умел разглядеть людей. Дать слабину какую-то, а потом на этом сыграть. Ему-то было в разы сложнее, чем нам, и волновался он намного больше.

17 января была в редакции встреча с губернатором Зубовым. А на утро мы узнали о трагедии. Только сейчас понимаешь, как с ним было надёжно и свободно. Можно было поспорить, сказать: "Ты не прав!" И это никому боком не выходило.

- Балашов как редактор был добрый, не рубил с плеча, - вспоминает журналист Людмила Винская. - Но я чётко знала, как он ответственно относится к своему посту, к газете и к нам. Журналисты - народ непредсказуемый и вольный. Особенно мужики: могут иной раз и выпить. Леопольд никогда не зверствовал. Он был че-ло-ве-ком! Со всеми его слабостями, высокими мотивами и порывами.

А я всегда чувствовала, как он любил газету! Любил как живое существо. Он ведь отличник был. У него, за что бы он ни брался, всё получалось. Учился на пятёрки не потому, что они ему так нужны были, просто учёба тогда была его делом, к которому он относился со всей ответственностью. Не то, что я. Меня как выпустили на свободу родители, я тут же и махнула на эту учёбу рукой.

Он сам из села и председателем колхоза был. Так что борьба у него шла не только за людские души, но ещё и за урожай, за колхоз. Когда к нам Леопольда назначили, мы же шибко противились. Там какая-то заморочка была, а он из партийных работников. И мы не то чтобы митинговали, но восприняли его с лёгким высокомерием. Я это наше высокомерие дурацкое помню, как и то, что оно быстро прошло, и мы повернулись к нему, признав в нём своего вожака. И не прогадали, потому что он умел защитить газету, журналистов и наше правое дело.

Материалы он снимал, и это было в порядке вещей. У меня снимал, у других. Он же был партийный работник и с опаской относился к разным вольностям. Потому от греха подальше снимал, порой, даже с полосы. Ну, снял да и снял. Но не было из-за этого ни драк, ни сердечных обид.

И он ценил людей. Но всё-таки побаивался того, "что будет говорить княгиня Марья Алексевна". Ждали мы тогда губернатора Зубова. И Леопольд очень волновался, как всё пройдёт, что тот скажет. Всё прошло нормально, а волнение у него осталось.

Все удары принимал на себя

- В Леопольде Михайловиче Балашове сочетались несколько качеств очень хорошего руководителя, - считает нынешний заместитель главного редактора "Красноярского рабочего" Зоя Касаткина. - Казалось бы, вышедший из административных органов, он чутко понимал, что такое газета и журналисты и никогда не стремился подогнать мощный организм "Красноярского рабочего" под удобный кому-то стандарт. Он давал нам свободу творчества и всех ценил, что бывает крайне редко.

Обычно начальство не подбирает сильных подчинённых, боясь их. А Балашов никогда не боялся талантливых людей и всячески их поддерживал. И он был прекрасным хозяйственником: заботился о том, чтобы у нас не иссякала бумага, чётко работало всё, что необходимо для бесперебойного выпуска ежедневной газеты.

Я писала много острых аналитических материалов. У меня в натуре не было внутреннего цензора, ограничителя, боязни, что я что-то напишу не то. И Балашов ни разу не снял ничего из подготовленного мной к пубдикации, не запретил, не скорректировал. Когда ему нравился текст, не ленился снять трубку и сказать: "Зоя Михайловна, прекрасный материал!"

Конечно, это окрыляло! Он умел похвалить, подбодрить, не скупился на доброе слово, что было в нём особенно ценно! А если уж давал свободу материалу, и кто-то из чиновников выражал недовольство, умел защитить и материал и автора. Он нас берёг, защищая от всякого негатива. И мы не чувствовали нападок или туч, что могли сгуститься над нами, а думали только о деле и продолжали творить.

Он давал журналистам полную волю в осмыслении событий. И в нём было редкостное понимание настоящей журналистики! А как опытный работник партийного аппарата, он обладал способностью ладить с "верхами". Где надо, мог дипломатично поговорить с начальством, обходя острые углы при посещении кабинетов чиновников, обаятельно улыбнуться, пошутить, понимая, как важны в любой работе человеческие контакты. И это помогало и ему как редактору, и, конечно же, нашей газете.

Кстати, я никогда не слышала, чтобы он кого-то сильно ругал. Конечно, делал замечания, но очень тактично. А ценя талант, никогда не держал его за фалды, мол, вот это нельзя, а это можно. Он и редактором был опытным и справедливым, и человеком тёплым и сердечным. Поэтому наша газета в его руках процветала.

Он собрал талантливых журналистов, где у каждого была своя фишка: кто-то силён в аналитике, кто-то образно мыслит и чувствует, кто-то хорош в репортажах, кто-то ярок в зарисовках,- спектр талантов был огромный. И потому "Красноярский рабочий" ценился и гремел, что в нём была когорта сильных личностей, нас даже называли кузницей журналистских кадров.

Сочетая умение, как теперь говорят, управленца или менеджера и чуткого журналиста, Балашов понимал, что руководит не булочной и заводом, а именно газетой. Причём газетой с большой историей.

Единственное, что он не успел сделать в сложный период 90-х, когда шла ломка государственных устоев, - отстоять для нас хотя бы часть здания, построенного на средства газеты "Красноярский рабочий", застолбив за редакцией какой-то этаж, как нашу собственность. И мы попали в жуткую ситуацию, когда газете, основанной 116 лет назад, приходится скитаться, арендуя помещение в разных местах.

Но положение старейшей в Красноярском крае газеты - это только звено в цепи изменений в государственной системе. Я очень резко отношусь к тому, куда мы попали. Один мой однокурсник как-то сказал: "На Родине, но без Родины". И это ощущение несправедливости добавляет стресса и депрессивности людям, находящимся в чуждым им ауре и обществе.

Раньше я смотрела с интересом дискуссионные политические шоу по телевизору, а сейчас вижу, что ведущие поставлены в жёсткие рамки, когда нельзя ступить ни влево, ни вправо, кого-то критиковать. По радио, где когда-то были смелые выступления экспертов, сегодня, едва разговор пошёл в объективную или критическую сторону, ведущие тут же его прерывают. И ясно, что всё гораздо более цензурировано, чем в советское время.

Я никогда не считала, что мы, как теперь говорят, ходили в СССР шеренгой на демонстрации и были построены по ранжиру. В моём творчестве не было рамок, у меня всегда была возможность высказывать своё мнение. Были редкие случаи, когда мне говорили, что материал попахивает чуть ли не антисоветчиной. Но мы убеждали, что это объективно, что люди страдают от произвола, что их надо защитить. И всё выходило. Я никогда не сталкивалась с очень жёсткой цензурой. Может, потому, что верила в справедливость?!

Да, тогда были люди, которые ненавидели советский строй, им всё в нём было чуждо. Я же, прекрасно видя недостатки, их описывала, выступая против того же чиновничьего произвола. И сейчас не приукрашиваю то время. Но я знала, понимала и чувствовала тогда, что наша страна идёт в правильном направлении. Её надо было вовремя реформировать, вытащив из той догматики, куда партийные старики её завели. Может быть, как Китай, пойти на смешанную экономику. Но цель-то в 90-е годы была иная: под видом демократии и свобод протащить глубоко чуждую нам идеологию, разворовав и разграбив страну.

Балашов пришёл к нам в самое трудное время. Возможно, и с сердцем у него плохо стало, потому что нагрузка была очень большая. Мы-то благодаря ему многих сложностей его деятельности не знали и не чувствовали опасности, потому что он все удары принимал на себя.

Его миссия - руководить творцами

- У меня с Леопольдом Михайловичем Балашовым было короткое общение - я же был его подчинённый, - вспоминает фотокорреспондент Валерий Бодряшкин. - Хотя память о нём осталась очень хорошая. Мне нравился его крестьянский мужиковатый характер, хотя он давно не был крестьянином, а вот это крестьянское прошлое у него иногда в разговорах просто выпирало. И он часто и очень впопад вспоминал свои колхозные дела и знакомства, какие-то приводил примеры из своей сельской жизни.

Разговор с ним никогда не был сложным и мудрёным. С ним всегда было просто и легко. Хотя я больше общался с его замом Григорием Юрьевичем Симкиным, который был ещё и прекрасным бильдредактором. Но было такое, что Симкин мои снимки со стола сбрасывал: "Что ты мне принёс?!" А Балашов всегда был корректен.

Кстати, я помню историю, когда Балашова уговаривали стать редактором "Красноярского рабочего" в пору его директорства в музее Ленина. Он поставил единственное условие, чтобы Симкин был у него замом. Симкин тогда работал собкором "Водного транспорта", по Северам ездил. "Я, - говорит, - пойду, но если у меня замом будет Симкин. Уговорите его - соглашусь!". Думаю, Симкина уговаривать долго не пришлось.

- Балашов вырос без отца и фактически сам себя сделал, - рассказывает журналист Игорь Рак. - Мальчишкой-студентом получил медали за освоение целины, потом стал молодым председателем колхоза. По советским меркам сделал мощную трудовую карьеру. Но при этом преклонялся перед талантливыми людьми, особенно перед людьми искусства и всегда их поддерживал.

До него редактором "Красноярского рабочего" был Замятин, потом какое-то время Денисов. Они были талантливыми журналистами, а Балашов сам почти не писал, но очень бережно относился к талантливым людям. Времена были тогда сложные, в редакции существовали всякие группировки, но он легко всех примирил, признав в каждом его главное качество - талант. И каждому отвёл свою нишу для занятий творчеством. Коллектив собрался под его началом очень мощный, все работали, как часы, чего до него не было. Ему помогал Симкин, очень надёжный заместитель редактора. А группировки переросли в компании - рабочие и дружеские.

Думаю, у Балашова так сложилась судьба, что в детстве и юности он не получил того образования, которое ему было нужно. А так как сам был талантлив, то всегда умел отличить талант и очень любил искусство. Что-то похожее происходило у Астафьева, который с детства не занимался музыкой, и ему никто не подсказывал, чем Чайковский отличается от Бородина, итальянская опера от русской и что такое симфония. Эти моменты прошли мимо него: детдом, война, становление писателя. Но насколько у него была открыта душа к искусству!

И у Балашова была эта особенность. Он ценил и любил искусство во всех его проявлениях: литературу, театр, музыку. В тот период он пошёл ещё и на освоение темы возрождения религии, православия. Делалось это в мягкой, спокойной форме. К тому же, он был хозяйственником: хорошо знал, что, где и почём. И потому мог руководить именно творческим коллективом, в чём была его главная миссия.

Бывали такие редакторы, которые демонстративно снимали тексты прямо с полос. Им лень было прочесть заранее рукопись, они полагались на зама, ответственного секретаря, а потом, читая в полосе, начинали выёживаться и снимать материал. Не помню, чтобы Балашов снял много материалов.

Как-то он говорил мне про текст о театре, который снял, и при этом переживал. Мне врезалось это в память, потому что показало его отношение не столько даже к журналисту или к газете, сколько к искусству. "Я снял материал, потому что мелкие придирки не помогут делу. Мы должны быть благодарны тому, что музыканты, художники, артисты приехали в нашу тьмутаракань и творят здесь искусство. Только за это уже надо к ним по-доброму относиться!" Он не придирался к критике как таковой, но к искусству относился с трепетом. И это его характеризовало, прежде всего, как человека.

Семья - это единое целое

- Мы с Лёвой (его все друзья так звали) учились в Красноярском пединституте и жили в одном общежитии, - говорит Галина Викторовна, вдова Леопольда Михайловича Балашова, отличник народного образования.- У нас были разные факультеты: его - историко-филологический, мой - химический.

После института мужа направили директором школы в Идринский район, потом, как всех в то время умных парней, выбрали секретарём райкома комсомола. Вскоре он стал редактором районной газеты, а когда её закрыли, три года работал председателем колхоза, потом - снова редактором.

Вскоре его направили учиться в Москву в Высшую партийную школу при ЦК КПСС, после чего назначили инструктором в Красноярский крайком партии, потом - заместителем редактора в "Красноярский рабочий" и снова в крайком. А как перенёс инфаркт, предложили директорство в музее Ленина. Ну, а когда начались страшные 90-е годы, и никто не знал, чего ждать, его назначили редактором "Красноярского рабочего".

Я никогда не противилась работе мужа. Ведь я тоже была комсомолка, член партии, всегда в первых рядах! В колхоз - так в колхоз. Он - на учёбу в Москву, я - с детьми к маме. Считала, что учиться очень важно в жизни! Я во всём его поддерживала. Да мы и не представляли, как можно жить по-другому.

Мы с ним всегда были единое целое, когда семья, дети и все трудности переживались сообща. Жили, трудились и всё время думали, что вот это пройдёт, и всё будет лучше. Мама его, Анна Филипповна Лейсли, была из немцев Поволжья. Отец - сирота, в детдоме подружился с Леопольдусом, прибалтом, и назвал своего первого сына по имени лучшего друга. Но всем проще было его называть Леопольдом. Отец его был военным, переводчиком с немецкого, фронтовым разведчиком, мечтал работать в школе и умер в чине майора в 1946 году, когда Лёве было12 лет.

Лёва был очень добрым и никогда - это его основная черта! - ни о ком плохо не говорил, несмотря на непростую жизнь и тяжёлое детство. Он говорил, что давать всегда проще, чем просить. И он людям помогал, чем мог. Мне же помогли пережить горе наши дети и внуки, которые всегда рядом.

- С отцом нам жилось как за каменной стеной, - говорит Михаил, сын Леопольда Михайловича Балашова, учитель школы № 32. - Я его как-то упрекнул, что он слишком гибкий и терпеливый. Но лишь сейчас стал осознавать, что он был просто мудрым.

Он понимал людей, видел реальные опасности и давал мне советы, которые жизнь подтвердила. А я брыкался, считая, что всё понимаю лучше него. Но справлялся с проблемами всё-таки потому, что любил его и у него учился, чувствуя, что его слово весомее моего. И продолжая мысленно с ним спорить, я принимал верное решение.

Думаю, он слишком меня любил, мог быть и пожёстче. Пару раз он передо мной извинялся, говорил: "У меня отца рано не стало, и я не очень чётко понимаю отцовскую миссию, хотя книги читал, наблюдал, как воспитывали отцы моих друзей". Его отец, мой дед Михаил Степанович Балашов, был детдомовцем и, став военным переводчиком, учился, служил, воевал и редко видел сына. А мой отец много со мной общался, говорил об ответственности мужчины в семье и в жизни, и как важно любить и прощать своих детей.

Я часто из-за юношеского максимализма пыжился, показывая отцу свою независимость. Помню, как он был против моей дружбы с одним человеком: "Пойми, - говорил он мне, - ты ему не сможешь помочь, настолько он уже грязный, а он тебя втянет в то, от чего ты долго будешь отстирываться". Я ему очень жёстко тогда ответил. А в результате отец оказался прав: тот человек разрушил и свою семью, и жизнь людей, которые ему пытались помочь. Я же был вовремя защищён мудрым советом отца, и меня моё более внимательное отношение к тому человеку спасло. Мне кажется, ему за меня сейчас не было бы стыдно.

Я всё больше понимаю, что с отцом мне повезло. Однажды, лет через пятнадцать после его смерти, мне пришлось зайти в железнодорожную больницу к родственнику. В гардеробе я случайно обронил паспорт, и гардеробщица спрашивает: "О, Балашов! А вы случайно не сын Леопольда Михайловича Балашова? Как же мы любили читать эту газету, особенно статьи отдела духовного развития!" И такие встречи с людьми, которые вдруг начинали говорить о моём отце, лично его не зная, были у меня не раз в жизни. И это придавало мне силы.

Я всегда знал, что мне есть на кого равняться. Когда вижу, что кто-то мечется, не может найти своё место в жизни, понимаю, как важно, чтобы у всех был такой семейный якорь, как у меня, чтобы человека в тяжёлой ситуации не разболтало, не разбило, чтобы он не перешёл грань, за которой ему может быть стыдно.

Недавно перечитывал одно письмо Виктора Петровича Астафьева, и он эту мысль в письме повторил, а на книге своей в апреле 1996 года написал отцу: "Леопольду Михайловичу Балашову - не хворать! Потому как жить-то хочется до самого тепла". И я помню, как отец, приходя с работы, говорил: "Вот теперь я знаю, что такое смертельная усталость". Но при этом он до последнего любил жизнь.

У меня однажды был интересный разговор с Аркадием Филимоновичем Вепревым, который был и директором знаменитого Назаровского совхоза, и первым губернатором Красноярского края, и единственным, кто из власти ушёл сам. Я тогда помирил его с одним старым другом, и он мне вдруг сказал: "Какой ты мощный человек! В кого?" И я знал, в кого.

Как-то заехал к нему с приглашением на одно мероприятие с детьми, а он уже болел, и жена отговорила его ехать. А через три месяца побывал на его похоронах. Когда возвращался, встретил мужичка и подвёз до его деревни. Тот ехал и плакал, рассказывая, какой Вепрев был уникальный человек: в 5 утра уже в поле, проверял технику и то, чем людей будут кормить.

Человек, который сам себя сделал, даже после смерти вызывает искреннее уважение простых людей. И те слова Вепрева обо мне, как о сильном человеке, тоже придают мне сил. Сколько раз меня пытались сломать, а я выстоял. За это спасибо отцу и тем людям, с которыми я, благодаря ему, был знаком. Нам с вами повезло, что мы его знали. И я всегда помню, как он вас всех любил!

Наталья САВВАТЕЕВА.

Москва.

Фото из архивов семьи Балашовых и редакции газеты "Красноярский рабочий".