ТЕМА:

ТЕМА:

Сибири - высокую культуру!

898 20.12.2024 08:23

Современники о В. П. Астафьеве: "Его правда взрывает нервы и сердце, переворачивает сознание"

"К Астафьеву можно относиться только через сердце. Он жил в свете истины и душой болел не за себя, а за всех нас..."

Людмила АНДРОСОВА.

* * *

"...Ситуация среди творческой интеллигенции в начале 90-х была архисложная, и всем было не до молодёжи, пусть и одарённой. Каждый устраивал свою собственную жизнь. Но Астафьеву всегда было дело до будущего. Оно его тревожило и мучило, потому что он сам проживал свою жизнь всегда в гибельных условиях и понимал, как важна, как необходима пусть небольшая, но поддержка.

Многое он не понимал и не принимал в окружающей его жизни в последние годы и, думаю, поэтому и написана такая горькая эпитафия: "Я пришёл в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу от мира злобного, чужого, порочного. Мне нечего сказать вам на прощание".

Но он своё сказал своей жизнью, своим отношением и к жизни, и к будущему. Он был с нами. Он возвысил и прославил нашу землю на весь мир языком необычайной красоты и мощи. Его книги можно вдыхать, как аромат чёрного хлеба, и кормить ими наших детей и внуков, чтобы знали правду о земной жизни.

Но -- кроме того и сверх того -- он хотел вырастить будущее. Он желал этого так сильно, что оно уже начало расти, пробиваться сквозь свинцовый слой сегодняшнего мира.

Надеюсь, что Фонд имени В. П. Астафьева вместе с политической и деловой элитой нашего края продолжит дело, начатое Виктором Петровичем, по поддержке талантливых молодых людей, на которых главная и единственная надежда. И когда-нибудь на красноярской земле рядом с великими именами Сурикова, Поздеева, Астафьева появится ещё не одно имя, которым будет гордиться наша земля".

Евгения КУЗНЕЦОВА,

бывший президент фонда В. П. Астафьева.

* * *

"Мужество правды и правда мужества -- это Астафьев, сказавший, может быть, самые горькие слова о войне. Уходят люди войны, уносят с собой знание правды. Что же будет с литературой, а значит, с народом -- без этого знания? Можно ли вообще построить идею жизни и способ жизни без этой правды?

Но ещё горше -- горше, чем о самой войне -- говорил Виктор Петрович о подложных письмах, о злых словах ненависти к себе, об этом потоке грязи после "Проклятых и убитых". Страшные там были слова, подлые. И фронтовики ведь многие ополчились.

Не хотят правды. Не хотящий правды об истории -- не верит и боится завтрашнего дня. Может, в этом всё дело? Но тогда "распалась связь времён" -- не об этом ли? И не продолжается ли всё та же война, если почти ничего о ней не написано, не понято? Десять-двенадцать имён, есть действительно замечательные авторы, есть сильные, кровоточащие страницы. Но масштабы войны, миллионные потери -- это гораздо больше. Вот как раз об этом он и писал -- и билась тревога в сердце -- вдруг не узнают люди правды о самих себе? Значит, опять не так сложится жизнь?"

Вадим АБДРАШИТОВ,

кинорежиссёр и педагог, народный артист Российский Федерации.

* * *

"Продолжает что-то происходить в сознании вокруг. И дня не проходит, чтоб кто-то не бросил в упрёк в меня за то, что в "Красноярском рабочем" я снова назвал военный роман В. Астафьева лучшим романом всех времён и народов про войну. Претензии известны: много крови и отсутствует патриотический энтузиазм. Силюсь вспомнить: много ли было энтузиазма лично у меня самого тогда?

Томская детская колония. Зона, обнесённая высоким забором и стальной колючкой, по периметру -- вышки со стрелками, под вышками -- овчарки. В самый раз картинка для воспитания энтузиазма?

При достижении призывного возраста я, освобождённый и призванный, ехал поездом в команде, на станции Новосибирской отпросился у сопровождающего командира забежать домой. Дома узнал новость: все из родни, кто был взят на фронт, погибли. Все: родной брат, дядя и двенадцать сродных братьев...

Новость для того, чтобы в сердце моём возник горячий энтузиазм? И дальше, на всём пути следования к фронту, не видел ничего, что бы рождало энтузиазм. Уничтоженные станции, разбитые города... И навстречу эшелоны калек, побывавших в мясорубке, добиваемых в пути вражескими бомбами...

Виктор Астафьев, в свои восемнадцать, был завезён на фронт двумя годами раньше меня. Представьте сегодня, вы -- зажиревшие в незаработанном комфорте, что он, детдомовец, увидел, ползая от траншеи к блиндажу, от блиндажа к окопу, между минами и рвущимися снарядами!

Нет, не в ваших способностях это представить! А уж тем более то, что происходило на переправах через большую реку, когда от полноценного полка оставалась неполноценная рота, а те, кому удавался случай не утонуть, добравшись до берега, недолго оставались там живыми. Одну из переправ гениально описывает Астафьев. Какие герои! Сколько в них инициативы и находчивости! От рядового бойца до капитана-страдальца с интеллигентной незвучной фамилией. Но обстоятельства войны сильнее их, и оттого река становится розовой от крови, а потом запруживается трупами красивых мужчин, бывших чьими-то мужьями, сыновьями...

Обвиняем Астафьева: роман получился далеко не романтический. Да побоимся Бога!"

Анатолий ЗЯБРЕВ,

прозаик и публицист, член Союза писателей (1926--2021).

"Да побоимся Бога!" ("Красноярский рабочий за 21.08.2015 года).

*
*

Адажио

Виктору Петровичу Астафьеву

Частью звукоряда пролегла стезя --

Вспоминать не надо, позабыть нельзя.

От руки и взгляда музыкой светил --

Если был бы рядом, ты б меня простил.

Слышать стоны, стуки, что спешат ко мне,

Словно луче-звуки по глухой стене.

Сквозь орудий трубы, через злую медь,

Сомкнутые губы: спеть, как умереть.

Видеть разлученье веток там, в окне,

Рой снежинок-меток в ближней вышине.

Уходить узора снежною волной --

Вон один, Дозорный и совсем седой,

Раны претерпевший, трижды не живой,

Трижды не воскресший... Боже, боже мой!

А другой: "Их штербе,-- говорит: -- И тут

Истринские вербы по краям растут".

Тянется из чащи певческих стволов

Поднятая чаша чёрно-белых снов.

Медленнее, тише крыльев петуха

Даль падёт на крыши, как вздохнут меха.

Тихо так качают деточек, грозя,

Будто слов не знают, а молчать нельзя.

Пойте, ждите, верьте -- гуля-шелестя,

Вновь плывёт в бессмертье на руках Дитя.

Вовсе не убито, за-го-во-ре-но,

Смертию повито, жизнью сожжено.

Голоса, регистры, игры -- всё печаль.

Что так жмёт нечистый вечную педаль?

В тембрах кровь струится. Целый саркофаг

Натекло. Клубится тёмно-алый стяг.

Колокол и бубен, флейты-молодцы.

Глас народов трубен, звоны-бубенцы.

Душам сыплют просо и считают дни.

Матерь-долороса, не уйти, взгляни.

Смотрит Долороса в стороне от всех.

Выпадают слёзы, а ложится снег.

Светлана ВАСИЛЬЕВА.

Москва, 2002 год.

* * *

"В. П. Астафьев -- несомненно, русский классик двадцатого века, который понимал, что быть писателем -- значит писать о главной правде, как он её ощущал: о падении человека в холодеющем мире, об истощении любви и веры, об оскудевании добра, о торжестве ханжества, лицемерия и фарисейства. Тем он и дорог мне, что был честен, как мало кто в современной литературе: никакой позы, никакого выстроенного имиджа. Никакого стремления попасть "в тренд", в удобное направление. Любимое произведение Астафьева, конечно, "Прокляты и убиты": именно там открывается потрясающая правда о Великой Отечественной войне, которая взрывает нервы и сердце, переворачивает сознание.

Вопрос: "Как вы расцениваете строки из астафьевского "завещания": "Я пришёл в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на прощанье".

Ответ: "Это и есть самая настоящая исповедь, без тени писательского кокетства. Это суровый вердикт нашему времени. Оторопь берёт от того, что мир сиротского детдомовского детства Астафьева, который едва его не погубил, Виктор Петрович назвал добрым и родным. Увы. Как больно, что душа писателя на конце жизни была так сильно измучена и изранена".

Людмила САРАСКИНА,

литературовед, доктор филологических наук.

* * *

"На войне Астафьев упрочил и развил свой великий дар отзывчивости. Да, как иначе. К примеру, тащил одного парня к медпункту, а там очередь человек триста -- не пробьёшся. Помрёт ведь! Так он хватает его и кричит: слепой, дайте пройти, слепой! И тому что-то отрезали, что-то пришили,-- и он выжил. Хотя, как человек труднейшей жизни, был он к себе и к другим довольно требователен. Не терпел он ленивых, полоротых, как у нас на Урале говорят, нелепых людей. В родной его деревне Овсянке бывали и такие, кто летом поленится дров вдоволь заготовить, а потом топит собственным забором. И весной опять загородку строит, а зимой опять выдёргивает из неё, потому что опять нечем топить и лень в тайгу идти...

Да, он всё брал из-под ног, как я говорю. Как свою семейную историю рассказывал -- так и о войне сказал. Он сказал как есть -- и за целые миллионы, которые были немы. Вот замечательный писатель Бондарев. Но он, как и Симонов,-- генеральский писатель. Его персонажи чертят какие-то стрелы на картах, ставят задачи батальонам. У Виктора другая война -- окопника, солдатика, гонят его под снаряды, и задача у него одна -- выжить. А для того, чтобы выжить, надо поглубже в землю зарыться.

Однажды Виктора послали с пакетом в какую-то деревню. Страшно -- он её чуть не всю на четвереньках оползал, никого нет -- ни немцев, ни русских. Наши отступили -- кому пакет-то вручать? А вдруг немцы нагрянут? Пакет спрятать надо! И часть как-то найти необходимо. И Виктор начинает кружить вокруг этого места и с этим пакетом мучиться: сначала он зарыл его, потом отрыл, чуть погодя он подумал съесть его и уже отгрыз у него угол, но решил, что тайну съедать будет неправильно. Наконец, Виктор привязал его на спину: если выстрелят в грудь, чтоб не прострелили. Бродил-бродил, шинелька, говорит, вся в глине, затвердела. Вылез на какую-то просеку,-- а там сидят три генерала, и на пеньке у них красивые бутылки с какой-то коричневой водкой. И едят из баночек -- такой красоты баночек! Один из генералов оглянулся и увидел Виктора, всего в земле, с запавшими щеками, и спрашивает: "Солдатик, ты с какого кладбища?" И Астафьев от стыда попятился, попятился и исчез в кустах.

И потом, когда он был уже в славе и где-то сказал в интервью, что он воевал в такой-то армии и дивизии, этот генерал нашёл его и написал: "Виктор Петрович, как я счастлив, что вы меня помните, мы с вами были в боевом братстве, боролись с фашистами плечом к плечу". А после войны, через некоторое время, Виктор узнал, что коричневая жидкость в красивой бутылке называется "коньяк".

Из интервью с писателем Борисом РЯХОВСКИМ.

Журнал "Литературная учёба", март -- апрель 2014 года.

Собрала

Галина ЧЕРНОВА.

Сосновоборск.