Первая книга сибирского писателя Анатолия Зябрева будет переиздана в Красноярске

Добавить в закладки

Удалить из закладок

Войдите, чтобы добавить в закладки

28.03.2023 19:45
1

Читать все комментарии

1959

Первой книгой Анатолия Ефимовича Зябрева был сборник рассказов "Толька-охотник", вышедший в Новосибирском книжном издательстве в 1959 году.

Так получилось, что в семейном архиве писателя это издание не сохранилось. Не оказалось книги и в Красноярской краевой научной библиотеке, сотрудница которой Евгения Совлук вызвалась помочь Тамаре Фёдоровне Зябревой и обратилась к новосибирским коллегам с просьбой подключиться к поиску. И он увенчался успехом - "Толька-охотник" оказался в Красноярске, пусть и в сканированном виде.

Теперь Тамара Фёдоровна одержима другой идеей - переиздать первую книгу Анатолия Ефимовича. Финансовую поддержку оказал директор группы строительных компаний "Красстрой" Владимир Иванович Сарченко, о котором не раз писал Зябрев в "Заметках каждого дня", публиковавшихся в "Красноярском рабочем".

Сборник уже свёрстан и скоро будет отпечатан в красноярской типографии "Город". Тираж его, правда, всего 150 экземпляров, тогда как в далёком 1959-м он составлял 30 тысяч.

В книгу, предназначенную для детей среднего школьного возраста, вошли рассказы Анатолия Зябрева "Стерлядь", "Первая корреспонденция", "Путешественники", "Праща" и "Толька-охотник". Последний, давший название изданию, мы и предлагает сегодня читателю.

Толька-охотник

Узкая, похожая на тёмно-коричневый желобок, тропинка, прикрытая гибкими прутьями ивняка, выводила из леса. Где-то свистел бурундук, между веток перепархивала серенькая птичка величиной с бобовый стручок. Тропа местами была тряской, и тогда на ней выступали утоптанные, будто кем-то подрезанные, болотные кочки. Рядом поднималась высокая, широколистная трава, которая больно режется, проглядывали матовые пятна застоявшейся воды, и оттуда подавали голос сонные лягушки.

Толька, восьмилетний мальчик с быстрыми и цепкими глазами, бегал в лес специально для того, чтобы ещё раз посмотреть на место, где вчера его старший брат Васька, возвращаясь с охоты, доверил ему первый раз в жизни выстрелить. На траве валялась расстрелянная таловая шишка, и Толька, сам не зная зачем, подобрал её и положил в карман. Лишь после подумал: "Покажу мальчишкам".

Первый выстрел! Толька, шлёпая босыми ногами по тропе, с наслаждением вспоминал о нём.

Было так. После продолжительной ходьбы вокруг длинного болота сели на полянке отдохнуть. Толька попросил:

- Дай я попробую, Вася, а?

- Чего?

- Стрельну.

И уже настойчивее и капризнее:

- Один раз, Вась, а? Только раз.

- Во-он, видишь на ветке, бей в неё,- сказал Васька, протягивая Тольке ружьё.

На ветке, склонившейся к белому стволу берёзки, неподвижно висела большая таловая шишка, похожая на чёрный засохший цветок.

Толька от неожиданности растерялся. Никак нельзя было предполагать, что Васька так скоро согласится дать ему ружьё.

- Ну на, стрельни, чего ты?

Толька заулыбался. Потом приложил заряженное ружьё к плечу и стал целиться. По телу прошла предательская дрожь.

- А ударит не сильно? - спросил он, вспомнив из рассказов ребятишек, что ружьё при выстреле здорово толкает в плечо. А рассыльный из правления Гошка Зуев, с выщербленными зубами, даже уверял, что когда он на прошлой неделе стрелял из дядиной двустволки по коршуну, то потом два часа лежал без памяти. Гошка, говорят, любил приврать, оттого и был щербатым, но всё же, шут его знает... Правда, в руках Тольки одноствольная переломка, и того, что случилось с Гошкой, с ним не могло произойти.

- Плотнее, главное - плотнее к плечу, тогда никакого толчка не будет,- объяснял Васька, в глазах которого запрыгала лёгкая смешинка: очевидно, он заметил - братишка трусит. Толька как можно равнодушнее сказал:

- Значит, в шишку?

И снова поднял ствол. В ту же секунду грохнул выстрел. Таловой шишки как не бывало. Толька стоял с бледным лицом, будто оглушённый. Ему не верилось, что он попал в цель, Васька между тем похвалил его:

- Молодец. Здорово получилось.

Вечером приехал бригадир и увёз Ваську в дальнюю бригаду возить копны. Просился и Толька, но бригадир не взял, сказав:

- Подрастёшь, тогда. А пока матери помогай дома.

У матери лицо усталое, тёмное. Она говорила, что её "катар мучит", поэтому она не ходила в поле, часто лежала. Сегодня, проснувшись рано утром, Толька налил курам воды в корытце, выгнал в стадо корову, нарубил поросёнку лебеды и, не зная, чем ещё помочь матери, сидел и скучал под солнцем, пока не вздумал сбегать на то место, где вчера стрелял.

Возвращаясь, Толька чуть не порвал штанину, зацепившись за полусваленный старый плетень, который отгораживал лес от огорода. Но и за плетнём был такой же густой ивняк, как на болоте, лишь метров через сто начинался настоящий огород с ветвистыми и сочными кустами картошки, с серыми и чёрными шляпами подсолнухов, склонившимися набекрень, с маленькими закупоренными со всех сторон горшочками мака на тоненьких и сухих ножках, с грядками гороха, бобов, моркови...

Мать варила на таганке суп. После обеда она легла в постель, наказав сыну дать корм курам и собрать яйца из гнёзд на чердаке и в сарае. Выполнив поручение, Толька снова заскучал без дела. Но тут ему в голову пришла такая мысль, что он даже присвистнул от восторга и удивился, как она не пришла к нему утром.

Чтобы не привлечь внимание матери, Толька на цыпочках пробрался в избу, осторожно снял с гвоздя ружьё, висевшее над кроватью, вытащил из брезентового патронташа два патрона и шмыгнул на улицу. Перебежав двор, плотно прикрыл за собой плетёную калитку, ведущую в огород, и, остановившись, огляделся. Вокруг не было никого. С подсолнуха вспорхнула сорока, и, кособочась, полетела в соседний огород, заводя хвост то в одну, то в другую сторону. Эх, вот её бы пужануть, эту воровку, но нельзя размениваться на какую-то сороку. Толька вскинул ружьё на плечо, сунул в карман штанов патроны и, подождав, когда бабка Сенчиха, ходившая у своих грядок, скрылась за сарай, важно зашагал по борозде. Но тут он услышал жалобный визг Пальмы, скребущейся в калитку, вернулся и взял её с собой. Пальма радостно бросилась на грудь охотнику, чуть не сбив его с ног, потом села впереди на борозде, с готовностью выжидая дальнейших распоряжений.

Из канавы, отделяющей Сенчихин огород от Толькиного огорода, вынырнула кудлатая голова Нюрки.

- И-иа! А я скажу матери, скажу,- запищала она.

Толька сдёрнул с плеча ружьё, но было уже поздно. Нюрка вылезла из канавы и, выражая готовность пойти и наябедничать, кривлялась:

- Вот она тебе... Вот когда ты ремень скушаешь от матери.

Один рукав Нюркиного платья засучен по локоть, другой - по плечо, и в тоне её столько ехидства, что Толька готов был натравить на неё Пальму. Поиздевавшись вдоволь над незадачливым охотником, Нюрка сказала:

- Возьми меня с собой, тогда не скажу.

Ещё лучше! Брать с собой на столь важное дело девчонку, хотя она и закончила два класса! Но делать нечего.

- Пойдём,- зло буркнул он,- только не шуми.

За всю дорогу Толька не проронил ни слова, ни разу не оглянулся назад. Он слышал сопение Нюрки за спиной, то приближающееся, то отдаляющееся, чувствовал, что она хочет с ним заговорить, но сильно дёргал плечом и ускорял шаг. Он знал от Гошки Зуева, что если женщина на охоте, удачи не будет. Значит, всё испорчено.

Пальма и не подозревала о мрачном настроении хозяина, забиралась в кусты и пугала бурундуков. Когда вышли на опушку, собака стала гоняться за жаворонками и, если ей удавалось ввести в панику птичку, прежде чем та взвивалась в небо, Пальма на секунду останавливалась, горделиво смотрела на хозяина и затем дольше обычного трусила по дороге, пока опять не пускалась по нескошенной траве за жаворонком или овсянкой.

Солнце палило, небо над головой было голубым, а по сторонам мутно-серым, над далёким холмом громоздилась низкая сизая туча.

Ружьё оказалось нелёгким, оно оттягивало плечо, приходилось то и дело передвигать ремень. К тому же непомерно длинный приклад задевал за кочки. В такие минуты Тольке казалось, что Нюрка подсмеивается над ним, и он ещё сильнее хмурился и упрямо вылезал на взгорье оврага.

- Толя, а мы далеко пойдём? - заискивающе пропищала Нюрка.

- Пошла, так теперь не спрашивай.

Ему хотелось забрести как можно дальше, чтобы она устала и забоялась.

Нюрка сказала:

- А пойдём туда, где старая заимка. Там ягод красно, мы с мамой собирали.

До старой заимки? Это ещё раза два по столько, сколько они прошли!

За ближайшим перелеском наискось от дороги тянулся густой камыш вперемежку с мелким тальником. Над ним стремительно пронеслась цепочка уток и опустилась где-то за кустами. Потом просвистела ещё одна тяжёлая утка, чуть не задевая крыльями за прутья тальника, но не села, а резко взмыв вверх, полетела на другое болото. Толька подозвал Пальму, взял её за ошейник и свернул на тропку, по которой они не раз ходили с Васькой. Хотя почти не было ветра, камыш качался и шелестел. Бархатные метёлки поднимались высоко над головой, там и тут чернели бальки, похожие на головешки. Почва под ногами зыбилась, через переплетённую жёлто-серую болотную траву просачивалась мутная вода. В узкой прогалине показался чистый разлив болота. Толька передал Пальму Нюрке, чуть не наступавшей ему на пятки, знаками приказал ей сидеть и не двигаться, а сам, сгорбившись и неся сбоку в руках ружьё, пошёл дальше, стараясь не шлёпать. Тропка повернула и потянулась вдоль чистого разлива, скрываемая растительностью. Здесь преобладал тальник, и почва была почти сухая.

В десяти метрах от берега сидела, настороженно вытянув шею, широконосая утка, каких в деревне зовут "ширканами". Утку чуть скрывала болотная трава. Несколько уток плавало на середине. Это чирки. Они переворачивались вниз головой, выставив торчмя хвост, потом немного передвигались, дёргали шеями и снова опрокидывались.

"Ширкан" плавал не на чистом месте, а среди травы. Охотник усомнился в том, что дробь сможет пробить траву, и полез на четвереньках дальше. Под коленкой хрустнул сухой прут, и Толька на мгновение замер. Затем опять пополз. Он порадовался, что не взял к воде своих спутников, оставив их дожидаться почти у дороги. Ему показалось, будто его кто-то преследует, он быстро повернул голову. За ним также на четвереньках пробиралась Нюрка, привязав к своей шее Пальму поясом от платья. Бурая большая собака, высунув розовый язык, послушно шагала рядом, не забегая вперёд, лишь слегка натягивая повод, отчего у Нюрки отклонялась в сторону голова.

Толька не мог не заметить, с какой осторожностью ползёт Нюрка, однако оценить это не хотел: не мог смириться с мыслью, что впервые в жизни ему пришлось самостоятельно идти на охоту и то с девчонкой. Его возмутило ещё и непослушание Нюрки, он, махая рукой, знаками приказал ей не двигаться с места, тем более, что сидевший у берега "ширкан" поднял выше голову и поплыл дальше в траву.

Напротив тех уток, что кувыркались на середине, Толька облюбовал старую кочку, положил на неё переломку и взвёл курок. В груди его бурлила охотничья страсть. Он приложился щекой к деревянной части ружья и стал ловить глазом через прорезь чёрненький шарик мушки, а затем выбрал самую удобную цель (утка сидела к нему боком). Ему не раз приходилось наблюдать за утками так же вот близко, но лишь из-за плеча брата, а не через ружейную прорезь. Хотя и сильно волновался Толька, но спусковой крючок нажал с уверенностью завзятого охотника. Казалось, прежде чем раздался оглушительный выстрел, он услышал над самым ухом истошный голос Нюрки:

- Уби-ил, уби-ил!

Она, как видно, подобралась к нему ещё раньше и теперь в каком-то восторге и изумлении приплясывала на одном месте.

С разных концов болота поднялись испуганные утки. Они с пронзительным свистом прошли низко над камышами, Нюрка даже пригнулась.

По воде короткими прыжками шлёпала вырвавшаяся Пальма. Там, где только что сидела стайка чирков, ходили широкие круги и неподвижно лежало что-то светло-серое. Толька, оставив на кочке ружьё, бросился вслед за Пальмой. Вода ему была немного выше колен, но через несколько шагов под ногами вдруг почему-то не оказалось почвы, и он, потеряв равновесие, хлебнул пахнущую прелой травой и птичьим помётом жидкость.

"Ой, что это?" - подумала Нюрка, увидев, что Толька отчаянно забил руками по воде, погрузившись в неё чуть ли не с головой. "Он тонет",- мелькнула у неё тревожная мысль. Она считалась лучшим пловцом в классе, даже мальчишки за ней не могли угнаться, и отлично знала по рассказам Семёна Ивановича, преподавателя физкультуры, как надо действовать, если человек тонет.

Не добежав до того места, где, фыркая, плюхался Толька, она стремительно упала на живот, чтобы плыть. Но грудь её упёрлась в мягкую кочку под водой, и Нюрка не сдвинулась с места. Видимо, Толька попал в неширокую, но глубокую яму. Нюрка ухватила его за ворот рубахи и помогла выбраться.

Вид у Тольки был растерянный и смущённый. На голове и плечах путались зелёные липкие водоросли. На сухом месте ребят ожидала Пальма, с собачьим почтением глядя то на Тольку, то на Нюрку, весело колотила по камышу тяжёлым, мокрым хвостом. У ног собаки лежала вытащенная ею утка-чирок.

- А я плавать не умею,- признался Толька.- Семён Иванович водил наш класс на озеро, учил ребят плавать, а я не ходил, сказал, что у меня нога болит.

Нюрка промолчала, лишь когда вышли на дорогу, она наставительно проговорила:

- Тот не мальчишка, который плавать не умеет.

Но об этом скоро забыли. Всю дорогу болтали об утке, о том, как Толька целился, опершись на старую кочку. Попутно зашли на маленькое болотце в заросшем логу, там юный охотник, подражая Ваське, стоя и без упора выстрелил по куликам второй патрон, но промазал. Однако слишком велико было впечатление от первой удачи, чтобы огорчаться. Толька даже трезво оценил причину промаха: во-первых, кулики сидели далеко, а во-вторых, качался ствол. Он обратился к Нюрке:

- Ты в другой раз со мной пойдёшь? Теперь, когда я мамке... Ты знаешь, она у меня больная. Врач ей не велел есть никакого другого мяса, а лишь птичье. А утка ведь тоже птица. Теперь, когда я принесу мамке утку, она меня всё время будет отпускать на охоту и без Васьки.

Толька не мог понять, почему он считал прежде, что с Нюркой нельзя дружить, отчего многие мальчишки считают её вредной и злой, а второгодник Ванька Тетерин всегда норовит подставить ей ножку и ударить сумкой по спине. Может быть потому, что Ванька разорил под крышей амбара голубиное гнездо, а Нюрка видела и сказала деду мельнику, который называл голубей "божьей птицей" и надрал Ваньке уши. Потом она узнала, что Ванька и его друг Серёга ходят тайком в колхозный сад за малиной, и сообщила председателю дяде Якову. За Нюркой прочно укрепилась кличка "языкастая проныра". Она, и правда, была похожа на проныру: худая, чёрная от солнца, с облупившимся острым носом, маленькими дерзкими глазами, с постоянно сбитыми до крови ногами, с весны и до поздней осени не знавшими никакой обуви.

Нюрка оказалась совсем не глупой, с ней было интересно поговорить. Она умела переломить ружьё, могла отличить хомячиную нору от норы суслика и смыслила в устройстве балагана. Правда, она не знала, чем забивается капсюль в патрон, но это уже дело чисто мужское.

Налетел ветер, пригнул вершины деревьев, и в пыли дороги задымились первые дождевые капли, обронённые сизой тучей, которая часа полтора - два назад громоздилась над далёким холмом.

Дождь был сильным и перестал скоро, однако дорога долго извивалась мутными ручьями, словно кто сучил на ней толстые верёвки, гулко звенело в овраге.

Толька, подняв штанины, шагал по траве. Там, где поток слишком играл, Толька не мог отказать себе в удовольствии зайти в него и ощущал приятное щекотание воды и гонимых ею песчинок. То же делала и Нюрка. Пальма неодобрительно смотрела на проявление ребячества и, постояв немного, трусила дальше вдоль дороги, часто чихая.

Свернув на тропу, ведущую к огородам, охотники с удивлением обнаружили, что здесь ничто не напоминает о прошедшем дожде. Нюрка нарочно трясла ветки, но с них не падало ни одной капли. Стройный, словно причёсанный снизу вверх, стоял на лужайке пырей. А в огороде земля была совершенно сухой и из-под ног поднималась пыль. С подсолнухов слетели две сороки, на тополе, что у картофельной ямы, шло воробьиное собрание.

Толька приосанился, поправил на плече ружьё и зашагал ровным шагом. Из-за канавы, загородившись рукой от солнца, согнувшись, смотрела бабка Сенчиха. Нюрка с грустью оглядела мокрое платье, быстро передала Тольке чирка и юркнула за широколистный ряд подсолнухов.

- Ну, ты приходи,- пригласил Толька.- Сегодня суббота, тятя с поля приедет, я скажу, что мы вместе охотились.

Подумав, он уверенно добавил:

- И вовсе не правду говорят, что если... если с девчонкой пойдёшь на охоту, то зря проходишь.

Нюрка не обращала внимания на его слова, она, прячась от своей бабушки, пригибалась за подсолнухами, морщась, махала руками: дескать, ладно, иди, иди быстрее.

Толька ещё раз поправил ружьё и степенно зашагал по борозде к дому, поднимая пыль, которая густо садилась на мокрые штаны. Ему нечего прятаться, наоборот, он должен идти на виду у всех. И он гордо тряхнул чирком, подоткнул его под ремень штанов. Потом он вспомнил про таловую шишку в кармане, выбросил её.

Сильно стукнув дребезжащей калиткой, Толька по-хозяйски закрыл её на вертушку, хотел нарочито громко прикрикнуть на Пальму, чтобы та шла на место, но собаки уже и след простыл: она в том углу двора, где обычно варят ужин, аппетитно обнюхивала землю вокруг перевёрнутого таганка в надежде чем-нибудь полакомиться. Это сконфузило молодого охотника, он проворчал:

- Голодная. Подождать не можешь, что ли?

Несмотря на ранний час, отец был дома. Он колотил трубкой о подоконник, выбивая пепел. Предвечернее солнце освещало его плечо, щеку и часть спины, отчего полусогнутая фигура отца резко выделялась на фоне окна и край правого уха казался просвеченным насквозь. Мать, видно, только что вошла со двора, она сидела в кухонном углу на скамейке.

Толька, подражая Ваське, небрежно бросил чирка на скамейку, не спеша поставил к кровати ружьё и, водя пальцем по стволу, встал лицом к стене. Он нарочно медлил поворачиваться, ожидая, что вот сейчас окликнут его и начнут удивляться, восхищаться. Толька боялся показаться наивным мальчишкой и внутренне готовился к тому, как держаться и как отвечать, когда тятя похвалит: "Ай и молодец, сынок, молодец" или мама ласково молвит: "Он кормилец у нас".

Однако почему в избе такая тишина? Почему тятя так ж равнодушно стучит по подоконнику трубкой? Почему мама даже не вздыхает, что она обычно делает, когда "подступает катар"? В молчании чувствовалось что-то тревожное.

А может, мама и тятя не могут прийти в себя от неожиданности, что он, Толька, которому даже чистить ружьё не всегда доверяли, вдруг сам застрелил утку и прямо с первого заряда? Ну, конечно, потому. Толька перестал водить пальцем по стволу, широко улыбнулся и хотел сказать: "Если хотите, я могу ещё лучше научиться стрелять, могу завтра вам много уток принести!"

Но в это время перестала стучать по подоконнику трубка.

- А ну-ка, иди ко мне,- позвал отец.

Толька вздрогнул и напрягся. Тон отца сухой и холодный. Толька обернулся. Таким же сухим и холодным было лицо отца.

- Подойди и подай сюда ружьё.

Толька подошёл и протянул ружьё. Отец переломил ружьё, вытащил стреляную гильзу, внимательно осмотрел её, щуря белёсые глаза и выпячивая потрескавшиеся губы, понюхал ствол. Потом взял со скамейки чирка, потряс ею по ладони, подавил пальцами.

- Кто тебе разрешил брать ружьё? - спросил он.

- Сам.

- Кто из него стрелял?

- Сам.

- И утку сам убил?

- Сам,- монотонно отвечал Толька, глядя в сторону и чувствуя на себе строгий взгляд отца.

- Ты погляди-ка, мать,- улыбнулся отец и присвистнул. Снова взял утку и повертел её в руках, да с таким видом, будто это не чирок, а по крайней мере гусь.

Толька приободрился. Он стал быстро-быстро рассказывать, боясь, чтобы его не остановили, о том, как он полз вдоль болота, как Нюрка держала Пальму, как целился, как дым поднялся в камышах, из-за которого сперва нельзя было рассмотреть, попал он в цель или нет. О том, как его тащила за воротник Нюрка из глубокой болотной ямы, он, разумеется, умолчал. Да это, по его мнению, не представляло ничего интересного.

- Завтра я могу штук пять настрелять,- закончил Толька.- Я теперь по-настоящему умею стрелять. Я бы и куликов принёс...

Говоря, Толька переводил взгляд то на отца, то на мать. Странное дело, их лица становились строже, отец сердито водил по зубам мундштуком трубки, а мать, когда Толька дошёл до того, как он нажал спусковой крючок, даже простонала: "О-ох, го-осподи!"

- Вот что,- перебил Тольку отец тем же тяжёлым тоном,- дай мне слово, что ты больше не посмеешь брать без разрешения ружьё.

- Мыслимо ли дело, ребёнок один с ружьём,- запричитала мать.- На волоске от беды... Или сам себя мог порешить, или кого другого. Я говорила, не потакай ты им, не потакай. Старшего сам приучил, и этот вот теперь пример берёт. Убери, убери это ружьё с глаз моих, убери эту беду. Не то в сельсовет пойду пожалуюсь.

Толька не понимал родителей, он не сделал ничего такого, за что бы следовало его ругать. Верно, взял ружьё без разрешения, ну так не с пустыми же руками вернулся. Однако не слушать тятю и маму нельзя, он сказал:

- Я больше не буду.

Но, как бы одумавшись, укоризненно спросил:

- А почему Васька ходит - и ему ничего?

Отец снова нахмурился.

- Ты понял меня или нет?

- Я больше не буду,- повторил Толька.

- А теперь возьми и хорошенько вычисти ружьё и смажь,- приказал отец.

Полчаса спустя Толька сидел в сенях на своём летнем топчане, кусая губы. С ним обошлись, как с самым последним мальчишкой, а между тем он нынче пойдёт уже во второй класс.

В сенях было сумрачно, на дверях избы лежало три продолговатых розовых пятна, а напротив, в стене между брёвен, светились такие же продолговатые щели. Вокруг щелей кружились мухи.

- Не сердись,- проговорил отец, подойдя.- Что о матери заботишься - это хорошо. Но ружьё тебе брать ещё рано, понимать должен. Давай вот с тобой о настоящем деле посоветуемся...

Утром Толька уехал в поле: отец взял его с собой пасти колхозных лошадей.

Мать провожала их, стоя за воротами. Худая и бледная, она держала на груди скрещённые руки и старалась бодро улыбаться. Телега, которая отпугивала кур и злила собак, уже поравнялась с крайним домом деревни, а мать всё глядела им вслед. Вот уже перестал различаться её белый фартук, затем мать слилась в один силуэт со столбом, скоро на фоне плетня потерялся и столб, лишь долго маячила островерхая, жёлтая от свежей соломы и солнца крыша сарая.

Толька трясся в телеге, слушал, как отец понукает коня, и думал: "Я мамке поймаю в поле перепёлку. Сделаю из конского волоса петли и поймаю. Их там много".

Толька попросил вожжи у отца и, подражая ему, весело крикнул:

- Но-о-о, пошевеливайся!

Комментарии (1)

Книжка уже вышла из печати. Один из 150 экземпляров Тамара Фёдоровна Зябрева подарила редакции. А мы ей -- десяток газет с опубликованным рассказом "Толька - охотник" ("КР" № 22 за 29 марта 2023 года).

Пожаловаться

Войдите, чтобы пожаловаться

Напишите свой комментарий

Гость (премодерация)

Войти

Войдите, чтобы добавить фото

Впишите цифры с картинки:

Войти на сайт, чтобы не вводить цифры