ТЕМА:

ТЕМА:

Глас народа

382 16:07, вчера

Из редакционной почты: "Разверзнется бездна над нами..."

Здравствуй, родная газета "Красноярский рабочий!" Я не ошибся: газета мне действительно родная. Мне 84 года, и больше 50 лет я выписываю и читаю её.

Увы, не все в моём Красноярске знают, что правобережный проспект "Красраб" -- это не проспект "Красноярский рабочий", а проспект имени газеты, выходящей с декабря 1905 года и являющейся старейшей в России.

Даже партийная "Правда", на которую раньше принято было равняться всей советской прессе, издаётся с 1912 года. У "Красноярского рабочего" была единственная коллега-одногодок: "Забайкальский рабочий". Я не знаю, жива ли эта газета?

Придя к власти, алкоголик Ельцин приложил все свои... способности, чтобы вытравить из истории России, из сознания людей весь советский период. Ведь падал же по пьяни с моста в речку, не утонул... В народе правильно говорят, что д... не тонет.

У меня отобрали день Великого Октября, заменив его... днём изгнания из Москвы поляков в 1612 году. Уж лучше бы объявили праздником день взятия Сибири атаманом Ермаком. Я бы такой праздник понял и принял.

У "Красноярского рабочего" отобрали построенное для него здание на улице Республики, с фронтона сняли логотип газеты.

Мне было два года, когда началась Великая Отечественная война. Отец в июле 1941-го добровольцем ушёл на фронт, хотя у него была бронь. Всех нас -- маму, старшую сестру и меня -- оставил у родной маминой сестры в небольшой деревушке на станции Зыково, в 20 километрах от Красноярска. Из этой деревни в 1946-м я пошёл в школу.

Считаю себя коренным красноярцем, поскольку родился в двух шагах от Енисея -- на пересечении улиц Ломоносова и Робеспьера. Моё отрочество и юность прошли в посёлке Базаиха на одноимённой речке, над которой нависла скала Такмак.

У меня есть недостаток: люблю брать в руки перо и что-нибудь нашкрябать на бумаге. Сразу скажу: я не Есенин, я другой, ещё неведомый избранник. Брожу в ночи, как нищий странник, но с поэтической душой.

В декабре 1950 года проходили первые послевоенные выборы в Верховный Совет СССР. Я тогда ещё не коллекционировал свои произведения, и помню только одну строфу:

"Мы в пять утра одновременно встали

И всей семьёй собрались в полчаса,

Чтоб раньше всех за вас, товарищ Сталин,

Отдать сегодня наши голоса".

Почему встали в 5 утра? А потому, что все избирательные участки открывались в 6 утра местного времени и работали до 24 часов.

У меня был литературный псевдоним "Карлик". Так я назвался в честь своей мамы, у которой девичья фамилия была Карлова. Родом она из Маганска. Я нигде не печатался, кроме заводской многотиражки. Моим первым читателем и критиком всегда была моя родная старшая сестра Галина, проживавшая в городе Гатчине Ленинградской области.

Наверное, пришла пора познакомить вас с моими стихами разных лет. Я безвозмездно передаю их газете "Красноярский рабочий"! Поступайте с ними, как сочтёте нужным.

Первое стихотворение -- о моём далёком раннем детстве.

Бабка Марья

На краю деревни был домишко древний.

Кто мне точно скажет, сколько лет ему?

Весь перекосился, в яму завалился.

Простоит недолго, видно по всему.

Он не замыкался, он не запирался,

В этом доме бедном -- нечего украсть.

Весь в зелёных корках, на столбах-подпорках

Он висел, бедняга, чтобы не упасть.

Никому не в радость, коль приходит старость,

Никому не нужен старый человек.

На краю деревни в этом доме древнем

Бабка Марья тихо доживала век.

Людям не дерзила, Бога не гневила,

Милости особой, правда, не ждала.

Но, как говорится, может всё случиться,

И иконка в доме в уголке была.

В огороде бабки -- три-четыре грядки,

Пятачок картошки, яблонька росла.

Травы собирала, заговоры знала.

Тем перебивалась, тем сыта была.

Ни одни крестины, свадьбы, именины

Бабка не пропустит, бабка тут как тут.

У порога скромно сядет и покорно

Ждёт, когда заметят, чарку поднесут.

Нелегко старушке жить одной в избушке,

Что уж тут лукавить и зачем мудрить.

Книжки не читала, грамоту не знала,

Но зато умела сказки говорить.

Что нам зной и стужа, босиком по лужам

Собирались к бабке в предзакатный час.

Кто-то нёс ватрушку, кто -- пирог, кто -- сушку,

Это был подарок бабушке от нас.

Всех нас по порядку, усадив на лавку,

Выбив на ладошку горстку табака,

Бабка начинала, и всегда с начала

Заводила сказку нам про Горбунка!

Бова Королевич и Иван-царевич,

Серый волк-волчище, умный дурачок,

Простодушный зайчик, смелый мальчик с пальчик,

Злой купец разбойник, хитрый мужичок.

Пока суть да дело -- на дворе темнело,

Наступало время уходить домой.

Мчались без оглядки, лишь сверкали пятки,

Чтобы Змей Горыныч не унёс с собой.

Годы промелькнули, нет уж той бабули,

Но я ясно вижу через толщу лет,

Как в родной деревне, в развалюхе древней,

Тёмная старушка нам дарила свет.

1977 год.

Цунами

В разгаре путина, и нам невдомёк

Что к югу от нас, в океане,

Сейсмограф отметил подводный толчок,

А это предвестник цунами.

И даже неробкого робость возьмёт,

А слабый обмякнет плечами,

Когда сквозь помехи эфир донесёт,

Зловещее слово: "Цунами!"

Радирует берег, радирует нам:

"Тревога всему региону!

Приказано всем рыболовным судам

Покинуть опасную зону".

Я принял! Я понял, спасибо, милорд!

Надеюсь, мы станем друзьями.

Спасибо, милорд, мы уходим на норд.

Уходим под всеми парами.

Какой бы улов взяли мы из сетей,

Но времени нет на затяжку.

И рвут постромки 900 лошадей,

Впряжённых в стальную упряжку.

Несите, лошадки, несите вперёд.

Последнее слово за вами.

По нашему следу, как хищник, идёт

Цунами, цунами, цунами...

Мы мчимся на север кратчайшим путём,

Клокочет вода под винтами.

На нашей посудине мы не рискнём

Встречать в океане цунами.

Ведь это почти стопроцентная смерть --

Разверзнется бездна над нами.

И нам бы успеть, нам бы только успеть

Прикрыть свою грудь островами.

1986 год.

О родительском доме

В этом доме стены промерзают

И полы рассохшие скрипят.

В нём меня не ждут и не встречают

Вот уже который год подряд.

Здесь меня любили без обмана,

С трепетом изношенных сердец.

Худенькая старенькая мама

И такой же старенький отец.

А без них меня не привлекают

Эти заповедные места,

Где всё так же голуби летают

И стоит церквушка у моста.

Быстрая, холодная речушка

Мчит средь тальниковых берегов.

На пригорке лепится пивнушка

К радости окрестных мужиков.

Уголок, быть может, и не райский,

Впрочем -- это спорная статья.

В этих тихих улочках базайских

Отшумела молодость моя.

Ох, и погудел, покуролесил,

От друзей стараясь не отстать.

Сыт и пьян, и по-щенячьи весел,

Соловей-разбойник, биомать.

Это я теперь такой степенный,

Не шагну за крайнюю черту.

А тогда бы мог, как тазик медный,

Загреметь этапом в Воркуту.

Кто же мне шепнул, что так негоже

Омрачать семью и комсомол?

Может, это ты, товарищ Боже,

Уберёг, над пропастью провёл?

Ну и пусть останется меж нами,

Как преданье старой старины,

Что когда-то я любимой маме

От души прибавил седины.

И теперь, бывая на погосте,

Стоя над могильною плитой,

Тихо говорю: "Пришёл вот, в гости",--

И склоняюсь белой головой.

2005 год.

* * *

Летит со звонниц благовест

Малиново-пасхальный.

Лети на ост, лети на вест,

Весёлый и печальный.

Сегодня праздник у славян

Престольный, достославный.

А я стою, как истукан,

Условно-православный.

Меня седой протоирей

Не полоскал в купели.

И я до кончиков ногтей

Безбожник в грешном теле.

И не могу быть приобщён

К поэтам настоящим,

Поскольку не был осенён.

Крестом животворящим.

А в спектре всех последних лет,

Вернее -- лихолетий,

Меня как будто вовсе нет

На этом белом свете.

Да, я обломок старины,

Обсевок в диком поле.

И был рождён в конце войны,

Войны на Халхин-Голе.

Я не успел на ту войну,

О чём и сожалею.

Но я любил свою страну

И я гордился ею.

Союз весь мир держал в узде,

К Союзу прислонялись.

Пусть нас любили не везде,

Но нас везде боялись.

А вот сейчас нет ни любви,

Ни страха и ни страсти.

Сейчас мы -- хрен без головы,

Без денег и без власти.

На древе жизни сук рубя

С топорным перестуком,

Мы сами предали себя,

Своих детей и внуков.

Мне Греф не свет, Чубайс не брат

И Ельцин не мессия.

Он самый шустрый ренегат

В истории России.

А я -- простой пиит -- фанат --

И сирый, и убогий.

И я не рвусь в Охотный ряд

Где обитают боги,

Где им лакействует магнат

Без племени и рода.

К тому же я не демократ,

Скорее -- враг народа.

2000 год.

От счастья не отбиться

Я не скопил деньжат на "чёрный бумер"

И жить не рвусь ни в Питер, ни в Москву.

Я, может быть, де-юре уже умер,

А вот де-факто всё ещё живу.

От счастья очень трудно отбиваться,

Оно за мною ходит по пятам.

Хотя бы ещё годик продержаться

И прыгнуть в преисподнюю к чертям.

Они меня устроят кочегаром,

Покажут, где дровишки и топор.

И буду поздравлять я с лёгким паром

Всех грешников, попавших на костёр.

Сидят коллеги, обкурились дымом

И в русле темы речи повели:

Что надо быть примерным гражданином

В "той жизни", на поверхности Земли.

Тогда бы проросли такие крылья,

Взметнули б нас в такие небеса,

Что мелкие тычки и подзатылья

Как под дождём промокшему -- роса.

А если поднести им водку, шкалик,

С пивком "адмиралтейским" заодно?

И серый волк умеет зубоскалить,

А вот смеяться волку -- не дано.

Мне, откровенно, тоже не до смеха,

От счастья надо срочно убегать.

Когда оно становится прорехой,

Которую ничем не залатать.

Когда невосполнимые утраты

И за большие деньги не купить,

И никакие маты-перематы

Не восстановят порванную нить.

От счастья бесполезно отрываться,

Оно за мною топает след в след.

Ещё хотя бы годик продержаться,

А там за восемь бед -- один ответ.

2014 год.

* * *

Когда-нибудь, в пути межзвёздном, Млечном --

Не завтра, и не будущей весной --

Земля споткнётся в беге бесконечном

По круговой орбите ледяной.

Дай Бог, чтобы успели помолиться:

У нас ничто не вечно под Луной.

Случится то, что и должно случиться --

Глобальный Апокалипсис земной.

Беда придёт из закромов Вселенной,

Накроет своей чёрною дырой,

Столкнёт с родной кометою Галлейной,

Ударит в лоб скалою номерной.

А это много хуже Атлантиды,

Здесь может всё решиться в пять минут.

А "детские" цунами и болиды

И близко для сравненья не идут.

Но для землян космическое чудо

Подрежет нити жизни навсегда.

Мы в этот мир явились ниоткуда,

Мы из него исчезнем в никуда.

Светила перестанут зажигаться,

В холодном мраке искры света -- нет.

И чтобы вновь чему-то зарождаться,

Пройдут пятнадцать миллиардов лет.

2007 год.

Ну вот и всё. Дело сделано, а снявши голову, по волосам не плачут. Хотел отправить письмо в родную газету -- и отправил. Под своим псевдонимом, или, можно сказать, под позывным -- "Карлуша". Другое дело, что оно придёт ни по времени и ни ко двору. Тогда я извиняюсь и пообещаю больше таких действий не совершать.

И пусть чёрт как хочет, так и шутит, когда ангел спит. Мои стихи есть-пить не просят, и я пока с голоду не помираю. Пусть моя "домашняя летопись" постоит на книжной полке, в шести общих тетрадях по 120 листов каждая.

Остаюсь уважающий и любящий газету "Красноярский рабочий" ваш постоянный читатель

КАРЛУША.

Красноярск, Черёмушки.