ТЕМА:

ТЕМА:

Сибири - высокую культуру!

902 12:37, сегодня

Писатель Михаил Тарковский: "Близость с Енисеем - это чудо"

Новая уникальная книга: "Живая верста. Хрестоматия Енисейской тайги" вышла в свет в Красноярске. О книге, Енисее, русской литературе и нашем времени мы говорим с автором, писателем Михаилом Тарковским.

Хрестоматия

- Почему именно "Хрестоматия"? Для вас существовал образец, когда взялись за составление?

- Вообще хрестоматия - это сборник рассказов и отрывков из произведений, предназначенный для изучения. Хрестоматии по литературе я хорошо помню в детстве. Какую-то именно хрестоматию я и не помню. Удивительно, почему я не сохранил учебников хотя бы по литературе - сейчас они представляли бы великую ценность. Наверное, сдавали обратно в школу.

Изначально "хрестоматия" - слово греческое и переводится как "книга для учения". Но само по себе это слово для меня имеет гораздо более широкий смысл - даже одно его звучание вызывает очень глубокие ассоциации, здесь и Христос, и крест, и мать... И какое-то детское ощущение основы, конечно, связанной с литературой, с учебником "Родная речь". И с тем, что в хрестоматии собрано лучшее.

И наконец, слово "хрестоматия" вызывает представление о некоем мире, которое необходимо бережно донести до читателя. Это мир тайги, он и учит, и одновременно нуждается в защите. Он не менее сложен и заповеден, чем русская литература, и так же глубинно дорог. Тайга - исконная, "хрестоматийная" стихия, очевидная и незыблемая. Без неё немыслима русская душа.

Ну и третье - мне просто понравилась такая добавка к названию, она нечто особенное придаёт, некий объём.

...Вообще, часто бывает, слова, прикочевавшие в русский мир, притрутся здесь на морозе и, пообтесавшись, "добирают смысла", как говаривал мой друг Жека Барковец из "Тойоты-кресты".

Читатели

- Кому адресована "Хрестоматия"?

- Она адресована и читателю вообще, и детской и юношеской аудитории, и, конечно, несёт просветительский и краеведческий акцент. Она латает некий пробел, который образовался в результате интервенции на наше русское советское пространство транснациональной идеологии.

Мы пытаемся вернуть целенаправленно уничтожаемый новыми идеологами образ родного. Родная речь, родной край, родная природа. Родные люди...

- Как подбирались фрагменты, повести, рассказы?

- Книга состоит из четырёх разделов: рассказы, отрывки, повести, и завершает её четвёртый раздел - новая автобиографическая повесть "Живая верста", где рассказывается о моём постижении Енисея - начиная с работы ещё школьником (1974 год) в противочумной экспедиции на границе с Монголией.

Можно сказать, что книга "Живая верста" посвящена Енисею, Енисейскому меридиану, её действие разворачивается по всей великой реке - от монгольской границы до Таймыра включительно.

- Могли бы вы назвать других авторов, чьи произведения о Сибири вам близки?

- Сложно сказать... Ведь речь идёт о произведении, в котором не просто происходит русское действие, но и воспевается Сибирь как нечто особое. Совершенно точно - "Царь-рыба" и другие произведения Виктора Петровича. Сильное впечатление в своё время на меня произвела "Территория" Олега Куваева.

Ещё, помню, зачитывались мы Андреем Скалоном, и особенно нравилась повесть "Живые деньги". Со Скалоном меня познакомил Феликс Робертович Штильмарк, о котором пишу в "Живой версте". Скалон подарил мне "Живые деньги" с автографом.

В молодости я прочитал очень много книг о Сибири, к которым больше не возвращался. А надо бы - чтобы полнее ответить на ваш очень важный для меня вопрос.

Художник Вадим Горбатов

- "Живая верста" - яркое, прекрасно иллюстрированное издание - из таких, что сразу становятся редкостью. Автором рисунков стал Вадим Горбатов. Каково вообще писателю работать с художником?

- Существует несколько писательских подходов к процессу книгоиздания: многие хотят любой ценой издаться и не придают значения ни обложке, ни вообще оформлению. И их пожелания ограничиваются максимальным продвижением и гонорарами. Когда речь заходит об экранизации произведения, говорят, что всё равно, кто и как будет экранизировать. Лишь бы экранизировали.

Мне это удивительно. Мне всегда хотелось участвовать если не в экранизации, то хотя бы в оформлении обложки. Конечно, прекрасно, что есть народные издания, например, серия издательства "Вече" "Сибириада", к которой я отношусь с огромным уважением. Но вообще мне всегда хотелось, чтобы книга доставила читателю всестороннее (если так можно выразиться) наслаждение, и наша "Живая верста" - это попытка сделать красивую книгу.

Книга изначально задумывалась как богато иллюстрированное издание. На всём протяжении Енисейского меридиана - портреты наших пернатых и четвероногих. Здесь и манул, дикий кот, которого мне удалось наблюдать в Туве в 1974 году, и бородач (высокогорная хищная птица), и таёжные обитатели Среднего Енисея, и краснозобые казарки с Таймыра.

Хотелось подчеркнуть объединяющую силу батюшки-Енисея, который течёт сквозь разные территориальные образования, но единство природы оказывается сильнее административных границ.

Хрестоматийный подход дал возможность выбрать те куски произведений, где талант Вадима Алексеевича Горбатова, художника, с которым мы на пару рассказываем о Енисее, мог бы раскрыться наиболее полно. Чтобы выразительность портретов зверей и птиц (и даже рыб) гармонично сочетались с описательной яркостью самой прозы. Людей Вадим Алексеевич рисовать не очень хотел, по скромности считая, что они ему не так удаются, как животные.

С Вадимом Горбатовым меня познакомил читатель и охотник из Санкт-Петербурга Дмитрий Юренков. Именно ему принадлежит идея проиллюстрировать мою прозу рисунками Вадима Алексеевича. И Юренков первый воплотил её в жизнь, став меценатом книги.

Для начала он пригласил нас с Вадимом Алексеевичем к себе, купил нам билеты (ему из Москвы, мне - с Енисея). Мы жили у него дома дня три и продумывали устройство книги. Это была "Не в своей шкуре", изданная в Тобольске у Аркадия Елфимова.

Вадим Алексеевич не только великолепный художник, он ещё и иллюстратор, досконально знающий, как взаимодействует изображение с текстом. Владеет массой приёмов, да и просто чувствует книгу. Я набросал карандашом картину "лая собак с угора" из повести "Не в своей шкуре", а когда Вадим Алексеевич прислал картину, то я поразился - это было моё представление об этой картине, только стократно усиленное по всем осям до полного великолепия. Удивительно!

Вадиму Алексеевичу было особенно интересно отображать именно взаимодействие, взаимоотношения охотника и зверя. Например, далеко не на каждой картине вы увидите росомаху, крадущую соболя из кулёмки промысловика, или медведя, грызущего ногу от лабаза для хранения продуктов.

Работалось с Горбатовым очень хорошо. Иллюстрации к "Версте" готовились два года, детали картины досконально обсуждались с нашими охотниками: Вадим Алексеевич скрупулёзнейше относится к каждому штриху той жизни, в которой происходит действие. Какой стороной повёрнут топорик в скобке на ремне, которым подпоясан промысловик, выпушены ли штаны поверх бродней или, наоборот, засунуты в голяшки.

Охотник Геннадий Соловьёв, мой наставник и автор прекрасных таёжных рассказов, увидел картину, где охотник едет на деревянной лодке по речке, и реку перебредают сохатые. Он сказал, что посадил бы в лодку собаку. Когда я рассказал об этом предложении Горбатову, Вадим Алексеевич ответил, что сам думал об этом! Но не решился предложить...

А как он написал тётю Шуру (тётю Надю из рассказов "Таня" и "Ледоход"), не имея её фотографии! Я ему отправил найденный мною в Интернете портрет старушки её типа и попытался описать по телефону внешность нашей героини. Каково же было моё восхищение, когда появился эскиз, в котором был вернейшим образом схвачен тип и характер.

Для нас очень радостно, что книга появилась на свет благодаря конкурсу "Книжное Красноярье", и это уже третья моя книга, поддержанная этим конкурсом, и я с гордостью могу сказать, что такие возможности существуют далеко не в каждом регионе.

Мне было очень приятно работать с издательством, название которого я не могу сказать по довольно странным для меня причинам - существующие правила не дают такой возможности, в этом усматривается некая реклама. И тем не менее я хочу сказать огромное спасибо дизайнеру книги Семёну Рожкову, корректору Екатерине Суровцевой.

Покорение Енисея, Сибири...

- Многие прилагают массу усилий, чтобы вырваться отсюда, из глухомани - в столицы. Вы в юности устремились в Сибирь. Когда кончилась экзотика и начались сибирские будни?

- Вообще-то Красноярск - это центральный город, а Москва - далёкая западная периферия, поэтому ещё неизвестно, что считать глухоманью. Мне никогда не нравились устремления сибиряков к московской жизни - в лучшем случае они связаны с так называемым желанием реализоваться. В худшем - с желанием личного обогащения. По-моему, от таких стремлений до удёра за границу - один шаг. Может, и ошибаюсь...

- "Живая верста" пройдена за полвека. Перемен много. Сегодня какая сразу бросается вам в глаза или - первая в мыслях?

- В мыслях: как-то боязно за версту.

- Вообще-то на Сибирь как неиссякаемый источник ресурсов смотрят уже не одну сотню лет. От ломоносовского - мол, ею будет прирастать могущество России, до советских лозунгов: "Мы покорим тебя, Енисей!.. Ангара, Курейка..." Но возможно ли реально, не на словах провести грань между "покорением" и "разграблением"?

- Об этом уже столько сказано, что вряд ли от меня можно что-то новое узнать. По сравнению с сегодняшними днями советский подход можно смело считать верхом рачительности. Достаточно вспомнить, как обстоятельно велось лесное хозяйство. Я отлично помню, как в промхозе нас заставляли убираться на лесосеках, складывать вершинник и ветки в кучки, чтобы на остальном пространстве мусор не мешал проклёвываться молодым деревцам.

А охотничье хозяйство, которое нынче полностью разрушено! Сделано всё, чтобы парализовать здравомысленный и рачительный подход, когда судьба той или иной территории решается всеми ведомствами совместно. Сейчас всё расчленено. И формализированно до бесчеловечности. Чтоб выписать дрова в деревеньке на Севере, нужно писать куда-то совсем в другой город, хотя всё прекрасно можно решить на месте.

Про Москву рассказали: чтобы вызвать сантехника из соседнего подъезда, надо дозваниваться на противоположный конец города, какие-то бумаги оформлять... Всё долго и сложно. При этом, когда кто-то желает и имеет возможность продать Китаю недра, мгновенно и дороги пробиваются, и самосвалы находятся.

Сверхдобыча

- Но вот в повести "Кондромо", фрагмент которой вошёл в "Хрестоматию", вы говорите о "сверхдобыче", которую берёт в тайге промысловик Виктор. По вашим словам она, эта "сверхдобыча", не в ягоде, не в орехе, не в рыбе и не в мясе. Она - великий лад с окружающим миром, который вы по-другому называете Образом. Ясное дело, не всякий отправляется в тайгу за такой "сверхдобычей". И, возможно, настанет день, когда никто не придёт в тайгу за Образом. Есть надежда - хотя бы отдалить такой день?

- Надежда всегда есть. А про Образ - это скорее уже поэзия и философия. Хотя именно этой приставки - "сверх" - и не хватает тем, кто навязывает нам образ жизни, в котором главное - стяжательство. А русскому человеку обязательно нужен в жизни ещё какой-то дополнительный смысл кроме выживания или обогащения (тут уж кому как "повезло").

А вы посмотрите, что происходит на нашем культурном пространстве! Посмотрите, что пишут на всяких "интернет- ресурсах", у которых миллионная аудитория! Какая литература там пропагандируется!

Недавно наткнулся на такую объяву: "11 книг, без которых не может современный культурный человек" (или что-то подобное). Писатели охвачены за очень большой период - самый старый, родившийся в 30-е годы. Ни слова о Распутине, Астафьеве, Шукшине. Там, кстати, и поэты. И тоже - не говоря уж о моём деде, но там нет Рубцова, Заболоцкого. Все иностранные писатели. И несколько русскоязычных: Бродский, Рыжий (при всём учёте трагического ухода никак не причислю к великим!) и авторша книги про Зулейху, которую также не могу отнести к разряду подлинной литературы.

И это на "Яндексе", который каждое утро открывают миллионы молодых людей. Я понимаю: разные пристрастия у разных людей. Но ты скажи не так безапелляционно, мол, по нашему мнению... А тут нет. Тут за меня всё решили.

У вас ресурс, с которым я не могу потягаться. У меня нет таких денег. У меня нет телевидения. Что это за такая демократия? Что это за плюрализм? Это же чистая монополия - на права. Причём у них и ответ заготовлен: так вы напишите своё мнение! Мы вам не мешаем! Неправда. Как раз мешаете: своим рупором на всю страну, на фоне которого ничто не слышно.

Там же, кстати, огромная статья о том, что стыд - пережиток прошлого! И тому подобное. Вот и получается, что, условно говоря, кто-то наторговал нашим с вами алюминием, никелем и лесом, а теперь на эти деньги указывает нам же, какие вкусы у нас должны быть. И, воспитав свою "новую" "культурную элиту", ведёт смену ориентиров, и ещё и учит. А то не станем культурными людьми.

Куклы

- Горький и в то же время яркий ваш рассказ "Куклы тётки Дарьи" - про обрядовых кукол последних кетов - удивительно перекликается с рассказом "Куклы хина", который сто лет назад написал Акутагава. О том, как обедневшая японская семья продаёт американскому коллекционеру своих семейных кукол хина, хранившихся несколько поколений. Вы не задумывались, что, возможно, сегодня это неизбежная участь всех больших и малых народов - забыть свои корни?

- Ну, насчёт неизбежности - не знаю, а то, что могучие мировые силы, не покладая рук, работают в этом направлении - это бесспорно. Но самое подлое, что у сил этих есть на кого опираться на местах.

Рассказ же "Куклы тётки Дарьи" довольно многострадальный. В своё время я его написал под впечатлением от просмотра одного спектакля абаканского театра кукол "Сказка". Мне показалось, что такая история очень подходит вообще для театров кукол Сибири.

Я предлагал её нескольким театрам и был поражён, что она никого не заинтересовала. У меня сложилось впечатление, что многие театры сегодня работают под какой-то западный стандарт, и традиционные сибирские дела кажутся им чем-то несовременным и устаревшим. Хотя, возможно, я и ошибаюсь.

Случай в тайге

- Перешёл ли в "Хрестоматию енисейской тайги" какой-нибудь подлинный, драматический эпизод из вашей промысловой жизни?

- В повести "Живая верста" есть такой эпизод. Когда я работал на научной станции Мирное неподалёку от промысловой Бахты, то уже вовсю мечтал стать охотником. К тому времени мой друг и товарищ по Мирному Анатолий Блюме уже ушёл в Бахту в Госпромхоз промысловиком. В напарники к одному замечательному трудовому человеку, Александру Устинову.

Я им помогал забрасывать груз по реке. После этой заброски я окончательно потерял голову и совершил абсолютно бездумный и бестактный поступок: припёрся к ним на промысел "помогать Толе" - "недельки на две". С ружьём, с собакой... Не спросив у Устинова...

С Толей вроде и был разговор, но как-то вскользь. Устинова, понятно, это возмутило, и он отправил меня домой и правильно сделал.

В мою авантюру оказался вовлечён ещё один человек - мой друг из Мирновской экспедиции Тимофей Зацепин, которого я попросил забросить меня на участок Устинова и Толи на моей лодке. Уже ударил морозец, сплошняком шла шуга, и Тимофей на обратном пути вмёрз в Бахту. Ещё почти двое суток пробивался к берегу и корячил лодку на угор. Потом шёл пешком вёрст 30.

В общем, там есть о чём рассказать. Как меня поразила вставшая в ночь река. Переживания за Тимофея, который (я уже понимал) из-за меня встрянет. И огромный флюс, который в ночь ледостава распёр мне зев. И как я его порол ножом...

В общем, учила жизнь уму-разуму.

Своё и чужое

- "Ну будет, будет..." - говорит бабушка Ваське в рассказе "Васька". Эти утешительные финальные слова взяты вами намеренно у Андрея Рублёва- Солоницына? Когда в конце фильма главный герой пытается успокоить рыдающего Бориску, так и не узнавшего "колокольный секрет"? Вы не боитесь случайных заимствований? Как вообще относитесь к заимствованиям в писательском деле?

- Мне казалось, что это "будет-будет" что-то такое кровное, русское, старинное, будто витающее в нашем воздухе. И если честно, "будет-будет" в "Рублёве" я, к своему стыду, не отметил, скорее всего, оно просто попало в душу и там сидело, работало, дополняя общий глубинный образ этого слова. Мне казалось, что оно из литературы и из жизни.

Однажды я так же незаметно заимствовал интонацию из "Зеркала". Картина начинается с того, что мальчика вылечивают от катастрофического заикания. И главные слова: "Я - пауза - могу - пауза - говорить!" Их предваряет требование врача-гипнотизёра: "А теперь говори - громко и чётко: я могу говорить!"

И эту же интонацию мой читатель нашёл в "Полёте совы", когда герой после испытания приходит домой, зажигает свечу и обращается с Господу с самодельной молитвой. "А теперь говори, громко и чётко: я люблю этот народ!"

Вот скажите мне, когда стащил и не заметил - это большой грех? И я очень рад, что не заметил, что не пересматривал в те дни фильма. Иначе не получилось бы важная сцена. Вы знаете, когда что-то заимствовал из других областей искусства - это полбеды, а когда из своего - это проступок серьёзный.

Я помню, кто-то из матёрых литераторов мне объяснял: "Есть украл, а есть - протянул руку". То есть честно и сразу сказал: "Да, это перекличка с Блоком или Клюевым. Знаю, что это его открытие, но не могу удержаться"...

Бунин

- В нынешнем году наша госкультура позволила себе не заметить 640-летие Куликовской битвы, 125-летие Сергея Есенина, 100-летие Сергея Бондарчука (умудрившись не показать по госканалам его самую выдающуюся ленту "Война и мир"). А к ним ещё - отметила фактическим бойкотом 150-летие великого русского писателя Ивана Бунина. День рождения Ивана Алексеевича - 22 октября по новому стилю. Бунин соединил в русской прозе понятия "прекрасное" и - "наше". Это же свойство исключительно отличает вашу прозу. Что на общем, весьма чванливом фоне сегодняшней русскоязычной словесности особенно заметно. В вашей работе был "период учёбы у Бунина"? Какое место в вашей жизни занимает сегодня Иван Алексеевич?

- Абсолютно согласен с вашей оценкой разрушительной деятельности культурной - в кавычках - элиты, формирующей сегодня на территории нашей страны мировоззренческое пространство. Её задача - навсегда очистить сознание населения от национальной памяти. Сто раз об этом говорено, поэтому перейдём к Ивану Алексеевичу. Светлая память великому художнику и патриоту!

Бунин всегда был и будет моим любимым, сокровенным писателем. Как-то после перерыва в чтении его произведений, заполненном Толстым и Достоевским, я вернулся к Ивану Алексеевичу с каким-то если и не предательским, то испытательским посылом проверить, а так же ли побегут у меня по спине мураши от чтения, допустим, рассказа "Поздний час". И, конечно же, они побежали, да такие крупные, отборные, настоянные на этом ожидании...

Я помню, как один драматург, Александр Мишарин, с которым работал мой дядька-кинорежиссёр, рассуждал: "Когда я читаю Бунина, я вижу только пластику, а когда я открываю Толстого, то тут..." И далее жест куда-то ввысь и вширь.

И пошла речь об огромности и жизненной мудрости Толстого, сверхчеловеческой мощи и объёме, эпичности, историчности, психологизме и сверхъестественной выпуклости характеров, и всём прочем, поражающем масштабностью и ещё чем-то непостижимым, в недостаче чего можно и упрекнуть Бунина.

Я понимал, что он имел в виду. Что мощь толстовских романов вроде бы ставит Толстого выше по какой-то почти физиологической классификации, напоминающей весовые категории боксёров. Но разве можно так сравнивать писателей? И сколько на свете авторов невыносимо нудных "масштабных" эпопей!

- Однако никуда не денешься: формальные и неформальные табели о писательских рангах существуют. Так же, как представления о масштабах произведения. Какая волшебная сила может уравнять небольшой рассказ и толстый роман?

- Скорее всего, всё сводится к поэзии и прозе. Помню, мой дед сказал:

"Я не живописец,

мне детали

ни к чему,

я лучше соль возьму".

Речь, правда, шла о деталях и живописи, но главная мысль заключалась в определении поэзии: что она берёт соль. И это имеет прямое отношение к Ивану Алексеевичу, чья режущая пронзительность заставляет замирать и буквально проливать слёзы сострадания, боли, любви. Его способность сделать мгновение, запах, ощущение, душевный порыв - событием, сотрясающим душу, не менее масштабна, чем многоголосая сила Толстого.

Конечно, говорено сто раз, что есть прозаики-поэты и прозаики-прозаики, и, конечно, я себя отношу, как и Бунина, к первым. И, конечно, кому-то поэзия вовсе далека. Ещё есть момент: всегда за словом стоит образ авторской души, и очень часто ты ощущаешь огромный зазор меж собственной душой и душой монументального художника, в то время как душа Бунина - вот она, в миллиметре трепещет.

Толстой с Достоевским настолько сверхчеловечны, что это и мешает видеть в них земного человека. Мне совершенно непонятно, как можно писать столь неисповедимо, столь поразительно и одновременно очевидно-ясно, как Фёдор Михайлович! И эта неисповедимость, восхищение тайной навсегда оставляет меня в коленопреклонённом положении.

А про Ивана Алексеевича я понимаю, что он поразительно и пронзительно тонкий художник, но мы с ним на одной волне. Пусть моя волна где-то снизу маленьким повторением. Но мы с ним товарищи.

Я могу сказать, что при всей гениальности Толстого, при всём восторге от его книг я иной раз нет-нет да поймаю себя на раздражении: Толстой - личность с огромной амплитудой. Он порой и сам себе не принадлежит, его дарование им правит, его может заносить...

А Бунин целен в своей пронзительности. И есть ещё главный момент, о котором вы уже сказали - он в том, что Бунин - певец нашего. В каждой его строчке таится и не таится великая любовь к России, в поздних произведениях - обострённая разлукой с Родиной. У Достоевского любовь к Родине огромна, но она пропущена и через сердце, и через голову, и через сложнейший талант. А у Бунина - как у Есенина. Рядом.

Читать Бунина я начал в Мирном, на Енисее, где работал до переезда в Бахту и ухода на таёжный промысел. Рассказы, "Жизнь Арсеньева", конечно, стихи. И меня настолько захватил этот писатель, настолько он оказался созвучен моей душе, что я естественным образом взял его прозу за образец.

Важнейшим моментом для меня стало отношение к русскому языку как к важнейшему началу, как к форме существования прекрасного и как к хранилищу национального. Я почти сразу понял, что моя подражательность может быть только мне заметна. Что жизнь сама наполнит своим неповторимым содержанием ту основу, которую... которую... я взял за основу. Вот.

А войти в русскую литературу решил через язык, сказав сам себе то, что я позже не раз говорил начинающим сочинителям: уважайте и любите русский язык. Неуважительно, неточно, тем более уродливо сказанное слово уничтожает душевный порыв, каким бы прекрасным он ни казался. Так плохо промытая фотографом плёнка убивает красоту снятого пейзажа.

- Но вот на уровне фразы, слова: всё-таки существует формально определённый критерий, который позволял бы судить о достигнутом автором мастерстве?

- Мой дед, поэт Арсений Тарковский, кстати, плохо относился к понятию литературного мастерства: "Мне неприятно слово "мастерство"... По мне художество, поэзию можно определять по-разному: как служение, исповедь, музыку, тайну... но нельзя определять как мастерство. В самом этом слове есть некий кощунственный оттенок, скрытое пренебрежение к искусству, нечто от сальериевского "символа веры": "...Ремесло поставил я подножием искусства"... Поэзию и равно прозу должны питать подземные ключи, подпочвенные воды, а не литература, не книжный опыт".

Бесспорно, с этим трудно не согласиться, но при общении с начинающими литераторами слово "литературное мастерство" необходимо, поскольку оно хоть как-то позволяет отстоять и привить бережное отношение к законам художественного творчества, к национальному литературному канону. К необходимости усилий, которые напоминают, что ничего просто так не бывает, что прежде, чем укрыться под спасительной сенью яблоньки, необходимо отведать её кислого яблочка.

Поэтому, понимая принижающую роль ремесленничества, я сознательно находил в литературе общее с другими жизненными делами, например, всегда считал и считаю, что срубить избушку - это такое же таинственное и старинное дело, как написать книгу.

Мне глубоко неприятна позиция гордяческого отношения к своему "ах творчеству",- когда пишущий считает себя эдакой белой костью, дескать, мы вот, поэты, тут о высоком поём, а простой "плебей пускай себе как гайку тачает - так и тачает". Слышал такие речи своими ушами. Именно "тачает", при том, что тачать - это означает шить сквозной ниткой, а мой грамотей-собеседник имел в виду "точить".

Поэтому считаю, что прежде, чем выйти на лист белой бумаги, нужно и "портки потачать", и избу срубить, и в дороге сопли поморозить. И повытачивать напильником мушку для промысловой винтовки, как мне однажды довелось, и о чём, кстати, написано в "Живой версте".

А про критерий мастерства... Вы знаете, филологами и литературоведами тонны томов написаны, а по мне дак один критерий: мураши по спине читателя.

- По поводу простых трудов можно и возразить - Бунин мушки не вытачивал. Он ведь, никуда не денешься, был-таки барином, аристократом...

- И так попадал! Без мушек. Поэтому возвратимся к Ивану Алексеевичу. Меня поразила интонация глубочайшего переживания им в его рассказах оттенков окружающего мира как такового.

Когда ощущение этих оттенков становится сильнейшим открытием: оказывается, главное - не что с кем случилось, а как пахнет в предзимье дым от вишнёвых сучьев, как звезда зелёным лучом пошевелила в сердце и всколыхнула там такие бездны, что в них поместились и все события, и все судьбы, которые иной беллетрист будет рассусоливать на пятистах страницах...

Меня всегда волновал просто закат сам по себе, просто лицо человека, просто выражение еловой кроны, просто запах опилок - волновало настолько, будто кто-то кричал над ухом: неминуемо обязана быть в этих штрихах какая-то тайна, какое-то значение - иначе невозможно жить! Достоевский называл это "тоской по текущему".

И, конечно, особенно сильную окраску обретало пережитое уже в виде воспоминания. Я замечал, что через определённое число лет (допустим года два-три - причём не больше и не меньше) наступает полоса какого-то небывалого свечения события в памяти, словно я эту полосу, отрезок, как баржу, волоку за собой, и она по очереди высвечивает всё, что со мной происходило.

И вопрос: откуда, к чему, зачем такая острота? Такая сила тоски по этому текущему? Мне кажется, избыточность, необъяснимость этой тоски, необходимость её куда-то приладить и толкает человека на художнический путь. А посыл такой: если даже в ней нет никакого смысла - то, значит, пусть будет! И именно у Бунина я нашёл подтверждение этому чувству, его проза будто узаконивала мои ощущения жизни, и хорошо было открыть, что ты не одинок.

- Но всё-таки на одной тоске далеко не уедешь. Опять нудятина получится!

- Конечно, есть приёмы: допустим, местного значения, или наоборот самого общего - мощная сюжет-метафора, композиция, драматургия - но это всё вторично, одолеваемо, всё это можно высидеть, изучить и освоить, если кое-какая голова на плечах есть и ещё свинец в одном месте.

И только способность души к переживанию даруется Богом. Ведь посмотрите - сколько печатается абсолютно мёртвых произведений с самой изощрённой вроде бы композицией! С кучей вроде бы и мыслей, с тасканием туда-сюда самых будто и серьёзных понятий...

Кстати, замечал, что это постоянное и панибратское обращение с корнями вещей чаще всего лишь обесценивает понятия, делает их предметом игрища. Но самое главное, что книги подобные душу-то не трогают, ибо писаны людьми для денег...

Сколько таких горе-властителей умов вспыхивают нынче на литературном небосклоне, а потом, отмирая, осыпаются, и по прошествии лет ничего не напоминает о них, кроме смещённого, а порой и изуродованного художественного вкуса поколения, по невежеству принимающего подобные произведения за литературу.

Мы сейчас живём в век подмен. Помню, наша учительница по русскому языку Лариса Михайловна Рюмина (мы звали её Русалка) на первом уроке литературы дала нам целый перечень парных понятий, которые не следует путать: "У вас всё впереди, на наших уроках вы погрузитесь в русскую литературу. Будет трудно, но вы научитесь отличать..." - далее перечень, из которого я запомнил только "научитесь отличать красоту от красивости".

Все эти пары особенно явно и угрожающе звучат в наши дни. Пошлость в литературе достигла такого градуса и такого масштаба, что уже почти неприлично воскликнуть: "Да вы что, с ума все посходили. Короли-то голые!"

Поэтому особенно важно и необходимо прикоснуться к бунинской прозе, которая навсегда останется в русском сердце эталоном поэзии, вкуса и ответственности, что по сути являются сторонами одного и того же явления, именуемого истинной культурой.

Памятник судьбе

- Символическая картина в повести "Кондромо", фрагмент которой вошёл "Живую версту": ржавые цепи бензопилы, висящие на сосне над могилой охотника. Бензопилами зимой пилили мёрзлую землю под могилу. Вас никогда не пугала перспектива такого вечного покоя? Символ безвестности.

- Хрестоматийный подход (как я говорил) позволил поместить в книгу не только рассказы и повести, но и отрывки из произведений, например, отрывок из повести "КондромО" (знак ударения на "о"). Отвечаю на ваш вопрос.

Мне всегда казалось, что если над могилой сибиряка висят цепи от бензопилы, ремень от снегохода - то нет ничего славней и почётней такого памятника трудовой судьбе. В древние времена в захоронения клали седло со стременами покойного, меч, нож, топор...

И я за честь почту, если над моей могилой на пихтовых ветках будут на январском хиуске позвякивать рыжие от ржавчины цепи. Причём не современные "штилёвские", а старые - от "Дружбы" и "Урала". Бурановский ремень, вихрёвский винт. И ни в какое противоречие не войдут эти предметы с православным крестом на могиле.

- Ваш дядя Андрей Тарковский говорил, что не желает, чтобы дети шли по его стопам и становились режиссёрами, и называл долю режиссёра самой несчастной. Проведя большую часть жизни в тайге, на промысле, вы желаете такой судьбы своим сыновьям?

- Мне кажется, что в фильме "Андрей Рублёв" автором дан ответ на вопрос о доле художника - да, это испытание, но не ты первый и не ты последний, кому трудно, у кого, скажем так... "иконы сжигали"...

Мне не хотелось бы анализировать подоплёку высказывания Андрея Арсеньевича, потому что невозможно влезть в шкуру этого творческого, эмоционального человека, сложного и знавшего и страдание, и сомнение.

А вообще надо сказать, что подобные высказывания мне нередко приходилось слышать от людей героических профессий, например, от охотников-промысловиков. Я прекрасно знаю, что главная мечта такого охотника - чтоб сыновья пошли по его стопам. Я могу ошибаться, но, по-моему, в таких высказываниях больше позы, чем сердечной правды. Это сорт гордыни, такие высказывания - повод подчеркнуть нелёгкость своей доли, своё мужество.

Теперь лично обо мне... Я понимаю наивность такого пожелания, но мне действительно очень хотелось бы, чтоб мои дети пошли по моим стопам - будь то близость к тайге и трудовое её постижение, или работа в сфере культуры, в области сохранения нашей русской цивилизации, в деле бескорыстного служения ей.

Я не раз испытывал и в том, и в другом совершеннейшее переполнение души счастьем. И считаю, что нет выше наслаждения.

Беседовал

Игорь КОСТИКОВ.

Красноярск.

В материале использованы иллюстрации Вадима Горбатова из книги "Живая верста".