Как я работал завклубом

Сценой я бредил с детских лет. Ещё сидя на горшке, я уже пытался что-то изображать, произносить (хоть и нечленораздельно) какие-то речи. Любое выступление в школе или в клубе для меня всегда было праздником.

Рос я мечтой о большой сцене, довольствуясь малым. И когда после окончания школы меня пригласили заведовать Тюльковской избой-читальней, я был на верху блаженства. Вот уж где развернусь, думал я.

Завотделом культуры Таисья Шашкова, симпатичная молодая женщина, тепло напутствовала меня:

- Они там ничего не видят, весели их почаще!

Родственники меня тоже благословили, и одним летним днём я на дряхленьком велосипеде лесной тропкой прибыл, как некогда писал Пушкин, "к месту своего назначения".

Деревня Тюльковка в одну улицу встретила меня приветливо. Улыбалось вовсю июньское солнце, зеленела трава, а гуси дружески гоготали, будто говорили наперебой: "Рады, рады, мы тебя ждём!"

Из взрослых в деревне - никого, одни чумазые дети, с любопытством разглядывающие не столько меня, сколько мой дряхлый драндулет.

Председатель сельсовета, слегка подвыпивший, в замызганной фуфайке (будучи одиноким, спал в сельсовете), невнятно произнёс:

- Пойдём, дружище, устрою тебя у дедки с бабкой, что живут в крайнем доме.

- Вот вам постоялец, принимайте! - сказал он и ушёл.

- Опять пьяный,- вздохнула бабка.- И так каждый день!

Фамилию я того председателя не помню, не помню, как звали и дедку с бабкой, но дух деревни остался в памяти.

У дедки с бабкой я помылся в баньке, переночевал, но надолго у гостеприимных хозяев не задержался - уже на третий день поселился в избе-читальне, стареньком деревянном домишке, в котором располагались и небольшая сцена с грязнущими занавесками, и засаленные скамейки, и с десятка три стареньких книг, скромно ютившихся на шатающемся столе.

Всё это повергло меня в уныние, и я сразу же заскучал по родному Рождественску. И зачем я только согласился - пришла мысль, но отступать уже было поздно.

Свою культурную деятельность я начал с того, что принялся разносить книги. Читающих домов оказалось в деревне совсем ничего! Только семейство Ванюшкиных (представителей этой фамилии было много тогда в районе, жили они и в Тюльковке) да молодые парни-литовцы, работающие в лесу на сборе живицы, пожелали приобщиться к чтиву, а больше охотников не нашлось.

Но вот маленькая красивая девочка Аня Ванюшкина приходила ко мне за сказками часто.

- Дядя Юра, мне про Царевну-лягушку дайте!

Позднее, в Казачинском, когда я уже стал профессиональным режиссёром, она прекрасно сыграла молодую партизанку в спектакле "Мария" в нашем театре.

Питался я более чем скромно: хлеб, конфеты, которые покупал в местном магазинчике, и вода, её-то было вдоволь. Как всегда, много читал. В основном Тургенева, которого очень любил, особенно его повести о любви.

А спал я прямо в одежде на скамеечке, на охапке книжек под головой вместо подушки. Спал напротив окна, а за окном располагалось местное кладбище. Жутко становится, когда вспоминаешь об этом, на ум приходят страшные рассказы Эдгара По о покойниках и заживо похороненных.

Засыпал я, несмотря на молодость, тяжело: да и кто бы на моём месте спал спокойно: за окном лунная ночь, тишина, нарушаемая изредка сонным лаем проснувшейся деревенской собаки, откроешь глаза - а в свете луны чётко выделяются деревянные кресты.

Я даже боялся выходить до ветру, так и мерещились покойники и всякая чертовщина, хотя днём я был вполне современным молодым человеком, комсомольцем, не верящим в потустороннюю, загробную жизнь...

Но искусство требовало жертв, и уже в одну из суббот я дал для населения концерт. Репертуар к тому времени у меня уже был немаленький: шуточные и лирические песни "под тра-ля-ля", декламация и частушки. Использовал я, конечно, прежние свои, рождественские, заготовки, но они были подходящие и для такой маленькой деревни, как Тюльковка: жизнь у нас в те годы была одинакова во всех деревнях, и больших, и малых.

Небольшой зал избы-читальни был переполнен, зрители были в восторге.

- Надо же,- судачили старики,- один целый вечер выступал и ни разу не запнулся! Кака память!

Это сильно подбодрило меня. На время перестал я скучать о доме и о своей любимой, а через неделю мне удалось собрать небольшой коллектив в семь человек. Пришла ко мне, помню, Дуся Шатунова (по мужу - Галкина) с подружками. Концерт мы с ними подготовили быстро.

Девушки с чувством исполнили русскую народную песню "Отец мой был природный пахарь". И когда дошло до слов "Горит село, горит родное...", у некоторых в зале даже появились слёзы. Но после этой песни на сцену выскакивал я с частушками и, пританцовывая, подмигивая, начинал петь залихватским голосом:

- Выхожу и начинаю потихонечку дробить. Настроение такое - у кого-нибудь отбить.

- Ну и юморист! - кричали из зала.

Парень-литовец хорошо сыграл на мандолине, и его деревенские приняли с восторгом. А вот с нашей сценкой, которую мы тоже подготовили для концерта, вышла целая комедия, не запланированная сценарием.

Подобное в моей театральной практике, кстати, случалось не раз: в пятидесятые годы деревенские зрители не были ещё избалованы телевидением, да и на сцене своих клубов они привыкли чаще видеть какой-нибудь президиум собрания или представителей власти, а потому иногда воспринимали театральное действо за реальную жизнь и соответственно реагировали.

Так вот, в нашей сценке "Молодость" рассказывалось о том, как сходилась и расходилась одна супружеская пара.

- Ты такая, ты сякой! - кричали молодожёны друг на друга.

Зрители весело смеялись над абсурдной ситуацией, но бабке, у которой я должен был стоять "на фатере", это не понравилось, и она зло закричала из зала:

- Дуська, сходись! Не смеши людей, мужики на дороге не валяются!

Ситуацию с разводом она приняла всерьёз, чем ещё больше насмешила публику.

- А ты больше на посмешище людей не выставляй,- сказала она мне после,- пускай в своей избе разбираются!

Отработал я в Тюльковке около месяца. Вечерами вместе с немногочисленной молодёжью деревни гонял в футбол на заросшей травой улице, разносил по домам книги, мы репетировали, готовили новый концерт. В деревне стал я наконец совсем своим человеком.

- Понравился ты нам, Юрка,- говорила мне та же бабка,- живи у нас, ничего за постой брать не буду.

Но куда там! Затосковал я по родному селу сильно. Да и на лавке надоело валяться каждую ночь, по утрам болели кости: деревянная лавка - это не домашняя перина. А на квартиру не хотел, с детства предпочитал одиночество. Говорят, это свойственно всем творческим людям.

С трудом собрал я розданные книги и не без грусти покинул гостеприимную таёжную деревню. Уезжал на своём старом велосипеде, меня провожали участники художественной самодеятельности (за месяц мы уже привыкли друг к другу), плачущая Аннушка и гуси. А бабка дружелюбно кричала мне из окна:

- Не забывай!

А я и не забыл. Деревня и её люди и сейчас у меня перед глазами. Хотя Тюльковки давным-давно нет уже на карте района, люди давно разъехались, кто куда, многих уже и на земле нет, а я помню.

Не было в деревне ни электричества, ни радио, но жизнь была, люди работали с утра до ночи, а когда выпадал случай - веселились искренне, от души. И я рад, что хоть и немного, но помог им в этом.

И они мне помогли - в окончательном выборе жизненного пути. Спасибо им за это! На дворе 2022 год, а я, как прежде, живу культурой, живу искусством.

Красноярск.